Ужели все дела святые,

Ужели всемогущий звук

Живого слова сотворил.

Из 'Смерть', начатой мною', - замечает Есенин, приводя в письме эти строки. Был ли завершен этот замысел? Есенин нигде больше не упоминает об этом стихотворении. Нет его и в литературном наследстве поэта. И все же сохранившиеся строчки важны сами по себе. Это не подражание кому-то. Здесь все свое. Есенин далек от модного в ту пору прославления смерти. Нет у него и страха перед смертью. Разгадать тайну мироздания, тайну бытия, понять назначение и цель жизни - вот к чему стремится молодой поэт. Он жаждет 'нового, лучшего, чистого'. Каким образом изменить жизнь, проснуться самому, разбудить других? Он мучительно ищет ответы на эти вопросы. И пока не находит.

Так когда-то страдал Алексей Кольцов. Девяти лет оставил он школу, чтобы помогать отцу торговать скотом. В стихотворении 'Ответ на вопрос о моей жизни' юный воронежский поэт писал:

Со всех сторон печаль порою

Нависнет тучей надо мною,

И, словно черная волна,

Душа в то время холодна:

Позднее он с горечью и грустью говорил: 'Тесен мой круг, грязен мок мир: горько мне жить; и я не знаю, как я еще не потерялся в нем давно'.

Долгие часы по настоянию отца проводил в лавке за подсчетами копеечных доходов и маленький Чехов. 'В детстве у меня не было детства', - с грустью писал он позднее. Максим Горький говорил о Чехове, что 'Россия долго будет учиться понимать жизнь по его писаниям, освещенным грустной улыбкой Любящего сердца, по его рассказам; пронизанным глубоким сознанием жизни, мудрым беспристрастием и состраданием к людям, не жалостью, а состраданием умного и чуткого человека, который понимал все'. Не такой ли 'грустной улыбкой любящего сердца' освещена поэзия Есенина, полная, как отмечал Горький, 'неисчерпаемой 'печали полей', любви ко всему живому в мире и милосердия, которое - более всего иного - заслужено человеком'.

По своему проникновенному лиризму, правде чувств, душевной красоте поэзия Есенина очень близка поэтической прозе Чехова, наполненной сердечной теплотой, гуманностью, мягким юмором. И не порождена ли (хотя бы отчасти) эта близость, равно как и стремление того и другого сделать жизнь чище, радостней, благородней, тем, что довелось им пережить, перечувствовать и испытать в годы юности? Вспомним, как 'свинцовые мерзости жизни', с которыми на каждом шагу сталкивался в свое время молодой Горький, побуждали его все чаще задумываться над тем, почему так плохо и неустроенно живут люди, кто в этом виноват, а затем настойчиво искать чистое и красивое в жизни. 'Я шел босым сердцем по мелкой злобе и гадостям жизни, как по острым гвоздям, по толченому стеклу. Иногда казалось, что я живу второй раз - когда-то, раньше жил, все знаю, и ждать мне - нечего, ничего нового не увижу, - писал Максим Горький о пережитом им в ранние годы. - А все-таки хотелось жить, видеть чистое, красивое: оно существует, как говорили книги лучших писателей, оно существует, и я должен найти его!'

* * *

Письма Есенина к Панфилову многое приоткрывают в душе поэта. Молодой Есенин был настроен далеко не так идиллически, как это казалось долгое время иным его критикам. Юный поэт не хочет мириться с 'пошлостью безвременья' и равнодушно взирать на жизнь купеческого Замоскворечья; все более обременительным становится для него пребывание в мясной лавке. Есенин бросает конторские занятия и на время уходит от отца. 'Теперь решено. Я один. Жить теперь буду без посторонней помощи. После пасхи, как и сказал мне дядя, еду в Петербург... - сообщает Есенин другу. - Эх, теперь, вероятно, ничего мне не видать родного. Ну что ж! Я отвоевал свою свободу'. Временно Есенин устраивается в книжный магазин на Страстной площади. Пробыл он там недолго. Отпадает и поездка в Петербург.

В начале 1913 года Есенин поступает в типографию 'Товарищества И. Д. Сытина', где поначалу работает в экспедиции, а затем в корректорском отделении.

Более полутора тысяч рабочих трудилось в то время в цехах и отделах сытинской типографии. Каждая новая четвертая книга, выходившая в те годы в России, печаталась здесь. И. Д. Сытин был одним из тех просветителей-самородков, которые помогали России стать грамотной. Четырнадцатилетним подростком пришел он из костромских лесов в Москву, без гроша в кармане. Сын 'писарчука' стал 'учеником для всех надобностей' в книжной лавочке Шарапова на Никольском рынке, где чистил хозяйские сапоги, носил воду из бассейна, бегал на рынок, отворял дверь покупателям. У этой двери, вспоминал Сытин позднее, он простоял бессменно четыре года.

'Призванный 'отворять дверь' в книжную лавку, Сытин впоследствии... во всю ширь распахнул двери к книге - так распахнул, - замечает писатель Н. Телешов, - что через отворенную им дверь он вскоре засыпал печатными листами города и деревни и самые глухие 'медвежьи углы' России'. К дешевой сытинской книжке тянулась вся грамотная и трудовая Россия. 'Это настоящее народное дело... единственная в России издательская фирма, где русским духом пахнет и мужика-покупателя не толкают в шею', - говорил Чехов. 'Вам есть чем гордиться', - писал в 1916 году Максим Горький Сытину. Любовь к книге, желание сделать ее подлинно народной брали у Сытина верх над интересами предпринимателя. В февральские дни 1917 года И. Д. Сытин мечтал: 'На этом деле, которое строилось в течение 48 лет, мы оснуем настоящий фундамент нашей общественности, чисто идейное издательство, которое будет общественным учреждением, которое действительно дало бы настоящую пищу для народа. Я бы умер счастливым, если бы осуществилось это великое, не сытинское, а общественное дело, которое ждет всех нас'. После октября 1917 года типография Сытина, как и другие, была национализирована. Издание книг для народа становилось предметом особой заботы Советской власти. Сытин начинает помогать налаживать работу Госиздата. Он верил, что найдет 'себе применение в делах нового строительства'. И не ошибся.

Сытин умел ценить труд тех, кто делал книгу своими руками. 'Если бы иностранец, - писал он, - спросил меня, что я думаю о русском рабочем и каково мое общее впечатление после 60-летнего знакомства с рабочей средой, я бы сказал: 'Это великолепный, может быть, лучший в Европе рабочий! Уровень талантливости, находчивости и догадки чрезвычайно высок... это замечательные умельцы... Во главе моей фабрики, которая как-никак была самой большой в России и насчитывала сотни машин, стоял сын дворника, человек без образования и без всякой технической подготовки, В. П. Фролов. Как он вел дело? Выше всякой похвалы'.

Такова была типография и ее 'хозяин', где более года проработал Есенин. Легко представить, с каким волнением впервые он переступил порог сытинского 'Товарищества'. Волнение это понятно и объяснимо. В отличие от Спас-Клепиковской школы, от конторы купца Крылова в типографии все было ново и необычно. Давно ли деревенский паренек, идя на всяческие ухищрения, стремился раздобыть какую-нибудь новую книгу; давно ли на уроках словесности юный стихотворец переживал неподдельную радость от чудесной встречи с героями Пушкина; давно ли в панфиловском кружке друзья читали роман 'Воскресение', обсуждали толстовский трактат 'В чем моя вера?', спорили о Горьком, его ранних рассказах. Мог ли тогда предполагать и думать Есенин, что пройдет совсем немного времени - и он попадет в типографию, где бывали Толстой, Чехов; станет в какой-то мере причастным к изданию книг известных русских писателей; в 1914 году вместе с типографскими рабочими будет встречать Горького, которого сытинцы принимали как самого дорогого и желанного гостя. Эта первая встреча с Горьким произвела тогда на Есенина сильное впечатление. 'Когда в 1914 году, - рассказывает Н. Сардановский, - в Москву был разрешен въезд Максиму Горькому и сытинские рабочие отнесли Горького из типографии на руках до его автомобиля, Есенин, обсуждая этот случай, зашел в своих выводах так далеко, что, по его мнению, писатели и поэты выставлялись как самые известные люди в стране'.

Поначалу, очутившись в типографии в необычной для него обстановке, Есенин испытывает некоторую робость, скованность. 'Пришел он кроткий, застенчивый, стесняющийся всех и всего', - рассказывает А. Р. Изряднова, работавшая в корректорском отделении с 1909 года. Она же замечает, что Есенин 'по внешнему виду на деревенского парня похож не был... На нем был надет коричневый костюм, высокий крахмальный воротничок и ярко-зеленый галстук и... копна золотистых кудрей. Окружающие окрестили его по первому впечатлению 'Вербочный херувим'. Но это было только первое впечатление. Кротость скоро прошла. Он был по-мальчишески озорник. У него было много написано стихов, которые он читал сослуживцам'. В корректорском отделении к новичку, пишущему стихи, отнеслись по-разному. А. М. Демидов, замещавший