катались…

Шум эхом прокатился по всему штабу, а мы потихоньку слиняли в роту.

Поиски длились уже вторую неделю. Капитана искали в дивизии, обшаривали посты охранения, словом искали везде. От командира полка досталось несколько раз и кадровикам, и замполиту полка, и секретарю парткома. Делать нечего, доложили в армию. Теперь поиски расширились и спецназовца искали по всей армейской группировке. Разведбат дивизии прочесывал арыки вдоль Баграмской дороги, дуканы, опрашивали информаторов.

Прошли две недели, и на пороге казармы появился особист батальона капитан Растяжкин под руку с пропащим Недорозием. Виновато улыбаясь, он вошел и поздоровался. Затем начал, переминаться с ноги на ногу, смущаясь краснеть, вздыхать и сопеть.

— Во! Приведение, что ли? — воскликнул Сбитень. — Недорозий! Ты ли это? Жив?

Мы все раскрыли рты. Особист Растяжкин поздоровался со всеми нами и, ухмыляясь, сказал:

— Передаю из рук в руки под расписку, впредь не теряйте! Пока, ребята. Капитан Растяжкин ушел по своим делам, а мы вздохнули и уныло переглянулись. Пауза затягивалась. Серега переминался с ноги на ногу и продолжал виновато улыбаться. Его серо-синее исхудавшее личико было все в багровых жилочках, веночки просвечивают, кожа истончилась, наверное, пил и почти не закусывал.

— Ну, черт, дружище Растяжкин! — всплеснул руками Сбитнев. — Оставил растяжку и ушел! Утер всем нос! Вот это особист! Где он тебя отыскал? Садись, капитан, в ногах правды нет. Садись…

Недорозий сел и, стесняясь самого себя, спросил:

— Можно сигареточку? — попросил пропащий горемыка. — А то на гауптвахте не давали почти сутки курить.

Руки и пальцы капитана нервно подрагивали, глаза бегали.

— В запое был? — спросил я.

— Да, — честно признался взводный. — Ушел слегка в штопор.

— Слегка? На две недели?! — с ужасом и восхищением одновременно воскликнул мало пьющий Острогин.

— На две…, - ответил потерянным голосом Недорозий. — Сначала я встретил друзей в Баграме, они завезли в Кабул в разведцентр. Там я все время и пребывал. Тяжело мне, все болит.

— А как тебя вычислили? — опять поинтересовался ротный.

— Да пописать из-за стола не вовремя вышел на улицу. Рядом по той же надобности стоял, то есть ссал какой-то майор, оказалось, чекист. Узнал по ориентировке. Повязали. Выясняется — я в розыске. А зачем? Я уже собирался к вам. Прибежали какие-то «держиморды» из комендатуры, заломили руки, наручники надели и засунули в камеру. Сутки сидел, пока этот Растяжкин не приехал. Ни попить не давали, ни поесть, ни покурить.

— Голова болит, товарищ капитан? — спросил жалостливо и сочувственно прапорщик Голубев, тоже большой любитель выпить.

— Уже нет. За сутки все прошло. Есть хочется и курить. Немного трясет.

— Ну, кури, — протянул сигарету ротный. — Достался же ты нам как «бесценный подарок» от десантников.

— Серега, ты — кадр, каких мало, — рассмеялся Острогин, — мы уже думали, ты без скальпа, без яиц валяешься где-нибудь в «зеленке». Замполит похоронку сочинять собрался, мол пал смертью храбрых… А ты — жив, здоров, и лишь немного помят с перепоя.

— А что, лучше бы я лежал без головы?

— Не знаю, Сергей. Для тебя, может, и нет, а для батальона, может быть, и да. Нас тут имели целую неделю за эти твои фокусы, — зло сказал я. — Сейчас с тобой будут разбираться все кому не лень. Уже очередь стоит поиметь. Могут даже как дезертира посадить, а могут звездочку снять и из партии выбросить.

Сергей открыл рот от удивления. Потом его обратно закрыл и не сказал больше ни слова. Загрустил. Наконец — то задумался.

Командир полка на совещании офицеров орал, как раненый вепрь. Филатов тряс за грудки нашего капитана, даже растоптал ногами его голубую фуражку. Командование приняло решение отправить Серегу обратно в Забойкальский Округ. Спецназовцы его назад не принимали, отказывались, гады, а командование имело право в течение первого месяца откомандировать офицера обратно в Союз. Чем и воспользовались. В дивизии он был не нужен нигде, десантникам спихнуть не удалось, в авиацию — тоже. Решили так: лети, милый, домой, с соответствующей характеристикой.

Отправку наметили после Нового года. А пока возвратили в роту, под наш круглосуточный надзор. Ротный приставил смотреть за ним сержанта Томилина: быть с ним везде, куда бы ни пошел — в туалет, в штаб, в столовую. А я был назначен, ответственным за этим контролем. Весь отлаженный контроль нарушил очередной рейд. Оставлять в полку Недорозия одного нельзя — сбежит, а взять с собой, мы не имеем права. Что с нем делать?

Я подошел к комбату, комбат отправил в штаб. В строевой части ответили, что документы будут готовы только после праздников. Наши проблемы — это только наши проблемы. Замполит полка раздраженно сказал: «Что хотите, то и делайте, но чтоб он никуда не исчез. С собой брать не разрешаю, но и не запрещаю. Под вашу полную ответственность. А можете посадить его на гауптвахту до возвращения из Баграма».

Сергей выбрал рейд. Так Недорозий опять стал командиром взвода. Сбитнев решил, что третий взвод будет действовать вместе с управлением роты. Дров он не наломает, потому что круглые сутки окажется под присмотром. Главное, чтоб случайно не погиб. Он ведь уже откомандирован домой! Если погибнет, у всех будут проблемы с прокуратурой.

Колонна медленно втягивалась в Баграмскую «зеленку». Впереди шел танк с минным тралом, и под ним время от времени взрывались мины. За танком шла бронемашина, на которой сидел Острогин. Он молотил из пушки и пулемета по дувалам. Следом за взводом Острогина шел я со вторым взводом. Рота вошла полностью в кишлак, когда под БМПшкой Сереги Острогина взметнулся взрыв.

— Ба-бах!!!

Комья грязи полетели во все стороны. Хороший взрыв, мощный!

— П… ц Острогину! — Невольно вырвался у меня громкий мат. — Серега! Острога!

Я дико заорал и, соскочив с башни, помчался к подорванной БМП, совсем забыв про мины. Машина стояла, завалившись правым боком в арык, с разорванной гусеницей, оторванным катком и полностью залепленная грязью. Вокруг валялись шмотки бойцов, копошились солдаты. Все с ног до головы в грязи, они матерились, кашляли, отплевывались.

— Острога! Сергей! Где взводный?!

— Я здесь, я здесь! — ответил Острогин, выплевывая песок и отфыркиваясь.

— Жив?

— Жив, даже не ранен. Башка только гудит.

Сергей стоял весь в грязи, оборванный, но живой. И улыбался.

— Серега! Живой, сволочь! — я обнял его и от радости заплакал. — Я боялся, что тебе крышка! Неужели, думаю, тебе, подлецу, конец пришел?! Как же мы без тебя?

— Рано хоронишь! Мы еще поживем!

— Поживем, Серега, поживем, повоюем! Я так рад за тебя, что ты цел. Солдаты все в порядке?

— Сейчас проверим! — Серега стал окликать бойцов.

Повезло, все были живы, только наводчика оглоушило.

— Чудеса! — только и смог сказать я. К нам подбежал ротный.

— Все живы?

— Все! — широко улыбаясь, доложил взводный. — Все целы, никто не ранен. Под десантом взорвалась мина. Гусеница разворочена. Машину надо эвакуировать.

— В-у-у-бам!!!

В следующую секунду все мы лежали физиономиями в грязь. Тело съеживалось, сжималось, втягивалось в жижу, тяжелую и липкую. Эта грязь пахла смертью, но она давала и спасенье. Возникло