Дверь отпер сам Сухоруков — худой, кряжистый, мужицкого вида человек в мятых брюках из «офицерской» шерсти и клетчатой вельветовой рубахе. Увидев падчерицу, он попытался захлопнуть перед нею дверь, но готовый к этому Першин подставил ногу.

— Здравствуйте, Альберт Сергеич, — усмехнувшись, сказал он. — Не очень-то вежливо с вашей стороны.

— Ты кто такой? — угрожающе сузил глаза Сухоруков.

— Может быть, мы войдем, а потом я представлюсь?

— Я тебя не звал.

Першин схватил его за грудки и с силой отшвырнул в глубину прихожей.

— Входи, — взял он у Веры сумку, — ты у себя дома.

Сухоруков зарычал, забегал глазами в поисках какого-нибудь тупого предмета цилиндрической формы; окажись под рукой острый, он не преминул бы воспользоваться им.

— Папа, прекрати! — крикнула Вера. — Опомнись, в конце концов! Ты не на плацу, чтобы командовать всеми!

В прихожей появились испуганные мать Веры Мария Васильевна и младший брат Виталий.

— Господи, доченька, где ты была?!

— Ой, прекрати, мама! — поморщилась Вера. — Как будто ты не знаешь, где я была и кто меня выставил вон из собственного дома!

— Что ты такое несешь?

— Я сейчас вызову милицию! — взревел Сухоруков.

— Не стоит, — сказал Першин. — Я не преступник. Меня зовут Першин Владимир. Я муж вашей дочери. Стало быть — ваш зять. Все, чего вы можете добиться таким к ней отношением, — это навсегда потерять ее. Мы этого не хотим, поэтому пришли к вам за родительским благословением. Не получится — что ж, проживем и так. Люди мы самостоятельные: Вера — журналистка, я — врач. На жилплощадь вашу мы не посягаем, и даже если позовете — я жить здесь не стану. Любить и жаловать меня не обязательно — это на ваше усмотрение. Скажете — уйдем прямо сейчас, только вам-то от этого какой прок?

На некоторое время домочадцы замерли, с испугом и любопытством разглядывая незваного гостя. Сухоруков пришел в себя первым: повернувшись как по команде «кругом!», удалился в комнату и с силой захлопнул за собой дверь.

— Я его уговорю… он оттает… все образуется, — залепетала Мария Васильевна. — Что же вы… проходите!.. Верочка, зови мужа в дом!..

— Курить у вас можно? — нашел Першин повод оставить их наедине.

— Да, конечно, конечно!

— Тогда я выйду с вашего позволения на балкон…

Он стоял на крытом балконе, с наслаждением курил и смотрел на дождливую Москву.

«Сколь лет тебе было, когда ты родила меня? — доносился сквозь шум машин и дождя Верин голос. — Двадцать?.. А мне — двадцать два сейчас! И он почему-то считает, что если я являюсь домой после семи вечера, то, значит, я потаскуха!.. Потому что я стою перед ним навытяжку, как новобранец в его военкомате. Он к этому привык. Виталька с Сергеем послали его пару раз, и он стал с ними тише воды!..»

«Да я что, не понимаю?..» — вторила ей мать.

«Понимаешь! Вот мне и обидно, что ты все понимаешь, а молчишь. И потакаешь этому деспоту своим молчанием!..»

Першин занервничал от внезапного осознания того, что этой похожей на дочь, но только изможденной, с болезненного цвета лицом женщине всего сорок два года и, стало быть, его будущая теща всего на три года старше его самого, но тут же заключил, что для них, Сорокиных, это как раз неплохо, потому что мальчишку Сухоруков подмял бы под себя, а об него зубы обломает, и с его появлением в доме наступит покой и тихий, ненавязанный порядок.

Улыбка брата Виталия, появившегося на балконе, была тому подтверждением — похоже, его обрадовало появление в доме человека, способного приструнить разгулявшегося полковника.

— Владимир, — протянув ему руку, представился Першин.

— Виталька.

— А Серега где?

— На тренировке.

Женщины, звеня посудой, о чем-то переговаривались; разговор их становился все миролюбивее, и Першин не сомневался, что все войдет в свое русло и в этот дом придет мир, потому что он — непреложное условие человеческой жизни, а зло противоестественно, появляется короткими вспышками, и даже память человеческая устроена так, что остается одно только хорошее, а плохое забывается. И чем мудрее становится человек, тем больше он стремится избегать ссор и упреков, тем чаще идет на уступки во имя перевеса добра.

Самым главным сейчас для него было — пристроить Веру, и он готов был на любые компромиссы, лишь бы быть уверенным, что она дома, среди родных, с ней ничего не случится, и этим обеспечить себе крепкий тыл.

Стол накрыли по его настоянию на кухне. Сухоруков выйти к ужину не пожелал, Мария Васильевна вышла от него раскрасневшаяся, но тут же взяла себя в руки.

— Простите нас, — сказала Першину. — Его тоже можно понять — привык командовать.

— Вы не беспокойтесь, — улыбнулся Першин. — На вашей жизни мое появление не отразится плохо. А не приди я — и вы, и Вера мучились бы из-за разлуки. Зачем же страдать от холода, если можно заткнуть дыры?

Через полчаса пришел Сергей — флегматичный увалень на голову выше Першина, — они оказались за столом впятером, а с учетом того, кого Вера носила под сердцем, — вшестером, значит — в подавляющем большинстве.