«Руна», несомненно, были из их числа: химические заводы, поставляющие продукцию за рубеж, — не фунт изюма. Дела подобного рода новизной не отличались, но затягивали по уши, как болото, это Евгений знал по собственному опыту. Но на этот раз — все! Ему платили за другое, за то, что надлежало завершить к семнадцати часам понедельника, когда истекали оговоренные трое суток. Останется лишь получить обещанные деньги и улететь в Париж с сознанием выполненного долга и финансовой независимости.

Все время, пока он кормил Шерифа, мылся, делал вечерний комплекс силовой гимнастики, стелил постель, в комнате разрывался телефон. Это могли быть и Каменев, и сестра Татьяна, и даже Валерия — кто угодно. Но мог быть и Клиент, разговор с которым он считал преждевременным, а потому трубку не снимал.

Светлана гнала, не глядя на спидометр, по крайней левой полосе, заезжая на осевую, не обращая внимания на испуганно шарахавшиеся автомобили, посты ГАИ и нервные световые сигналы встречных машин.

Обида стремительно перерастала в отчаяние, отчаяние — в злость. Притаившаяся в глубинах так и не познанной души злость все чаще давала знать о себе, витала в пустой квартире в часы одиночества, тщетно ища выхода, потом затихала, чтобы вернуться с новой силой в самые непредсказуемые моменты.

Последний год жизни был связан с Пименовым. Вывел на него Светлану все тот же Эдик Аракелов.

Он никогда не выпускал из своего поля зрения Севостьянова. Вербуя его в осведомители, прекрасно знал, с кем имеет дело. Знал и о причастности Алика к ограблению банка, и о его связях с «самостарателями» на прииске, с интересом следил за расширяющимся кругом его криминальных знакомств, перемещениями и ростом капитала. Это доставляло ему удовольствие — так кот играет с мышью, зная, что съесть ее можно в любую минуту. Делиться добычей с органами МВД Эдик не спешил. С них достаточно было уголовной мелочи, щедро поставляемой его агентами. Ничего до поры не говорил и Киреевой. Даже после переезда в Ростов, а затем и в Москву он продолжал наблюдать за Севостьяновым, внедрив к нему своего человека. Засади он его за решетку (а с некоторых пор, после прямого участия в убийстве кассира Таганрогского порта, Севостьянов и вовсе стал ходить «под вышкой»), получил бы Аракелов поощрение в виде звездочки на погонах или медали из дешевого сплава, а то и просто начальственную похвалу. Но Эдик прекрасно понимал, что умение предвидеть перемены сама по себе вещь нехитрая, в складывавшейся к тому времени политической ситуации для этого не нужно иметь семи пядей во лбу. Выигрывал тот, кто умел подготовиться к предстоящим переменам. Брежнева сменил Андропов, Андропова — Черненко, Черненко — Горбачев, и с приходом каждого из них менялось начальство на местах. Так что проку от посадки севостьяновых было немного. Люди, свои люди во всех сферах — от вора и убийцы до директора завода и секретаря обкома — могли помочь чекисту пережить эпоху перемен, не свернув себе шею. Досье на каждого из них становилось самым надежным капиталом.

Аракелов знал, что наступит время, когда воры и убийцы придут к власти и бросятся отмывать преступные деньги. Знал, что закрытые до поры клады никуда не денутся — всплывут: сброшенные с пьедесталов князьки не пожелают прозябать в нищете, ибо смутные времена не для них. Не предвидь он этого — не пережил бы многочисленных за последние годы кадровых перестановок, подобно «честным» своим коллегам, в свое время поощренным и награжденным, а ныне оказавшимся не у дел в расцвете сил.

В картотеке Аракелова Севостьянов был вовсе не самой значительной фигурой. Как он и предвидел, почти все, кто входил в эту картотеку, развернулись теперь вовсю от Тихого океана до Балтики. Того, кто пытался выйти из-под контроля, он сдавал властям, тем самым укрепляя свое служебное положение; остальных вытряхивал как копилки с помощью своих людей, никогда не выходя на прямой контакт. Напомни Аракелов Севостьянову о его обязательствах перед органами, может, и поджал бы хвост завербованный убийца. Но он этого делать не стал, позволил ему разгуливать на московских просторах.

Поначалу Севостьянов стал заниматься скупкой краденых драгоценностей, прихватил пару неудачливых ювелиров. Те были несказанно рады богатому и надежному компаньону, обеспечившему выгодный рынок сбыта. Через них и их клиентуру связи стали расширяться: потянулись к северным золотым приискам, на Кольский полуостров — к жемчугам, в Прибалтику — к янтарным заводам, к лазуриту — в горный Бадахшан, благо граница с Афганистаном оказалась почти открытой на десять военных лет. «Шестерки», которыми успел обрасти Севостьянов за первый же год своего пребывания в столице, шастали по всей стране, скупая дешево и продавая дорого. В поисках зарубежных связей (давно ждал этого Аракелов — не станет же он, в самом деле, золотишко обратно в землю зарывать) Севостьянов едва не попался. Пришлось его отбить, объяснив кое-кому, что тот на крючке и давно числится в списках агентуры: тут-то и пригодилось письменное соглашение о сотрудничестве.

То, что на Севостьянова наехали люди Пименова, было для Аракелова полной неожиданностью. Генеральный директор треста «Химволокно» и народный депутат СССР, впоследствии возглавивший акционерное общество «Руно», в секретных списках не фигурировал, но, судя по всему, пользовался высоким покровительством. Дочерние фирмы в Санкт-Петербурге, Киеве, Московской области, на Урале занимались производством полимеров, поставляя значительную часть продукции на переработку в Европу. Севостьянов притих, стал мирно трудиться на скромной должности в технологическом отделе головного завода — не иначе, поглотил его всемогущий Пименов со всем наворованным капитальцем.

Аракелов взял на заметку и его, стал разрабатывать по всем правилам, но не афишируя корыстного интереса. Развод Пименова с женой подсказал ему решение, и вскоре Светочка Киреева отправилась в турпоездку, чтобы познакомиться поближе с одиноким обеспеченным мужчиной, а заодно смыть грехи в теплом Неаполитанском заливе.

Светлане Пименов приглянулся, — вероятно, подоспел возраст для подобных знакомств, с ним она чувствовала себя надежно и спокойно, как когда-то с Аракеловым. Опыт ли, деньги ли его способствовали скорейшему взаимопониманию — разбираться не хотелось. Месяц в фешенебельных гостиницах Неаполя, Рима, Франкфурта, где они закончили отпуск по инициативе Пименова (были у него какие-то дела в Германии), оказался поистине сказочным. Несмотря на занятость, он проявлял заботу о Светлане, угощал дорогими яствами, возил на экскурсии. На какое-то время она даже забыла о своей прошлой жизни.

Пименов никогда не говорил при ней о делах, не приглашал к себе домой на Кутузовский и не позволял ему звонить. Она относилась к их связи бережно, предоставив ему возможность управлять собой и надеясь, что связь эта может оказаться не мимолетной. Пройдет какое-то время, и Пименов обеспечит ей спокойное, безбедное будущее. Омрачало существование лишь постоянное ощущение, что где-то рядом присутствует Эдик, казалось, он даже по ночам стоит у их постели. Она знала: Аракелов пожертвует ею, не раздумывая, и жила в постоянном страхе, что Пименов узнает о ее прошлом и о том, что знакомство их отнюдь не случайно.

Постепенно в ней стала укореняться неведомая доселе злость — на себя, на Аракелова, потом на Пименова, никак не желавшего сокращать дистанцию, на свою неустроенность, наконец, на то, что с каждым днем, месяцем, годом интерес окружающих к ней ощутимо падает и она превращается в некое подобие надоевшей игрушки.

Только через полгода Пименов ввел ее в круг своих коллег. Среди приглашенных на дачу однажды оказался Севостьянов. И хотя бывший стукач был окружен телохранителями и вел себя на равных с хозяином, глазки его плутовато бегали: чувствовалось — узнал, не спокоен, готов услужить.

Накануне у нее был крупный разговор с Эдиком: Светлана просила освободить ее от обязанности докладывать о делах Пименова, на что он ответил не просто отказом, но намекнул на ее вечную зависимость от него самого и того прошлого, что раз и навсегда связало их. И вот тогда-то, в порыве отчаяния, она решила сыграть ва-банк.

Алик не сопротивлялся, выделил ей требуемую сумму по первому требованию. «Значит, Пименову ничего не известно о его связи с КГБ», — поняла она. Осмелев, она дала Севостьянову понять, что если он