— Мы работали семь лет, и за семь лет ни у кого не было никаких проколов. Мы повязаны кровью.

— Валя! Валечка! Неужели ты…

— Без истерик! Я просто хочу знать обо всех твоих связях. Я хочу уверенности — и только. Сейчас ты уедешь. Если тот, кто следил, окажется из органов, тут будет жарко.

Она зарыдала. Не вдруг и не истерично, а горько и искренне, от обиды за испорченную ночь и чье-то постороннее вмешательство в мир ее чувств.

Слез Язон не выносил, но идти на попятную было поздно.

— Перестань. И собирайся, — он дошел до двери. — Мне не звони, я сам.

Она упала на подушку лицом вниз и не отвечала. Оба понимали, что отныне в их отношениях образовалась трещина, которая либо зарастет, либо начнет увеличиваться, но пусть лучше так, чем внезапный и неизбежно трагический конец.

Насилу успокоившись, Светлана пересела на пуф. Из зеркала на нее смотрела красивая женщина с первыми признаками житейской усталости на лице — большие карие, светящиеся молодым блеском глаза сегодня источали тревогу. Рушился последний бастион, за которым была безвестность.

Впервые ей стало страшно.

Полжизни тому назад начался ее самостоятельный путь. Впрочем, она отдавала себе отчет в том, что самостоятельным он никогда не был. Работа в райкоме комсомола быстро меняла представления о чести, достоинстве и жизни в целом. Легкий флирт, как правило, перераставший в ничего не значившую близость, ежевечерние пирушки, превращавшиеся в оргии. — все сулило скорое увядание. Но еще жива была душа, она требовала большего. Добрый десяток предложений рук и сердца был отвергнут. Сватались все, от коллег-инструкторов до секретарей ЦК, — такова была среда обитания. Тем скорее хотелось вырваться из нее.

Стройный черноволосый лейтенант госбезопасности Эдик Аракелов был первым, на чье предложение Светлана готова была ответить согласием. Но именно от него такого предложения и не поступало. Уверенный в себе, всегда приветливый, не бросавший слов на ветер, но расчетливый Эдик пришел, как ей тогда казалось, из другой жизни — серьезной, по-настоящему взрослой, основательной. В первые месяцы их знакомство не обещало перейти в близкие отношения, о взаимной симпатии не было сказано ни слова. Случилось это однажды ночью у него на квартире, куда он тайком от всех увез захмелевшую инструкторшу с затянувшейся пирушки.

Назавтра он появился таким, как всегда, — невозмутимым и официальным: поприветствовал ее слегка покровительственно, но ни взглядом, ни жестом не обнаружил какого-то особого расположения, не напомнил о проведенной ночи. А потом исчез. Исчез надолго, недели на две, быть может, на месяц, чтобы появиться, когда страсть ее уже улеглась и жизнь стала входить в привычную колею.

Встречи наедине стали регулярными. Слова о любви по-прежнему не произносились, словно на них было наложено табу; то же касалось разговоров о будущем. И опять он появлялся как ни в чем не бывало, и опять исчезал на время, необходимое ей, чтобы остыть и вернуться в себя — обыденную, расхожую, надоевшую. Обмана не было. Была банальная интимная близость, постепенно становившаяся привычкой.

В часы откровений Эдик исподволь расспрашивал ее о райкомовсккх делах, нравах, о поведении и разговорах высоких московских гостей, советовал и советовался иногда, и, ослепленная влечением, Светлана делилась выводами и наблюдениями, вполне понимая, что Аракелов направляет ее жизнь по нужному ему руслу. Ей не предлагали сотрудничества, не подсовывали на подпись обязательств, не сулили гонораров — ничем не сковывали свободы выбора и действий. И хотя она сознавала мнимость предоставленных свобод, такая жизнь ее вполне устраивала — обеспечивала надежное прикрытие и вносила разнообразие в серую череду провинциальных будней. Многочисленные поклонники, становившиеся или не становившиеся любовниками по ее выбору, неизменно отличались щедростью. Она же всегда могла утешиться тем, что выполняет ответственное задание, и потому не испытывала никаких угрызений так называемой совести.

В 1983-м Эдика перевели в Ростов. Он был уже капитаном областного УКГБ, имел довольно широкую сеть агентуры во всех сферах. Не забыл он и о Светлане — теперь она трудилась в идеологическом секторе обкома комсомола. Вихрь новых знакомств закружил, увлек ее — одни из них позволяли извлекать материальную выгоду, от других по желанию можно было избавиться с помощью Эдика.

Отношения между ними стали почти родственными, однако он не противился ее увлечениям и даже браку, который она пожелала оформить с артистом местного театра. Впрочем, Эдик знал, что брак этот продлится недолго. Так оно и случилось: убитый горем артист уехал в неизвестном направлении, а Светлана вскоре забыла о нем.

Пору, когда оглядка на прошлое становится потребностью, скрасил переезд в Москву. Это было ее давней мечтой. Еще не старая для достойной, лучшей жизни, для того, чтобы обзавестись знакомствами на столичном уровне, Светлана окунулась в водоворот новых событий. У нее очень скоро появилась пристойная квартира в Бирюлево, машина с гаражом, посольский ухажер, поставлявший деньги и ценную информацию для Аракелова. По утрам она просиживала часами в модных салонах, одевалась в платья от Юдашкина, посещала театры, выезжала на пикники, год пробыла замужем за стареющим капитаном торгового флота, с которым развелась по обоюдному согласию и без скандала, получив в результате имущественного раздела дом в деревне Муракино под Икшей и новенький катер…

К дому, где жил Каменев, Евгений подкатил в одиннадцатом часу.

Старый опер (Каменеву шел тридцать шестой) пил чай и смотрел телевизор. Дверь отворила жена Леля.

— Привет, пропащий, — впустила она Евгения. — Марш руки мыть и за стол! Пельмени будешь есть у Кати, а я ватрушек напекла.

— Пожалуйста, без намеков, — сбросив куртку, он закатал рукава рубашки. — Старый опер дома?

— Молчит, — Леля прошла на кухню, включила конфорку под чайником. — Ты хотя бы позвонить мог!

Молчание Каменева означало волнение. По-другому оно не выражалось. Второй год Сан Саныч, уйдя из МУРа частично по своей, а частично не по своей воле, не работал. Хорошо, что модельер Леля получала приличную зарплату, но и при этом ватрушки в доме становились роскошью. Каменев пил от тоски, по пьянке угрожал преступному миру скорой расправой, строил бредовые планы, касавшиеся собственного устройства и того, как раз и навсегда покончить с мафией — все это было следствием надлома и утраты былой веры в справедливость. Леля не раз просила Евгения поговорить с ним по-дружески, наставить на путь истинный, но, во-первых, такие разговоры Каменев пресекал на корню, а во-вторых, после смерти