сдержать эту дрожь.

— Что вы, что вы, Вейде, — посмеиваясь, сказал Кранц, — это же госпожа Мальтсов, переводчица комендатуры. Идите, вы пока не нужны.

Верзила ушел, неслышно прикрыв дверь.

— Что ж, — сказал Кранц, вставая, — я вижу, Вейде вам не понравился? Да. Я вынужден иметь дело с подобными типами, фрау. Такова наша работа. — Он прошелся по кабинету и вдруг подошел и наклонился над ней.

— Кто ваш муж? Отвечать быстро!

— Мальцев. Мальцев... Николай, — пробормотала она. Рот у нее странно не слушался. Она пыталась сдержать эти конвульсии, но губы выпрыгивали и дергались.

— Его профессия? — спрашивал Кранц, вплотную приближая к ней яростное лицо с ровным, словно отъехавшим назад пробором.

— Врач!.. — она с испугом смотрела на него, но мозг работал четко. Что он знает, что?

— Где он сейчас? — спросил Кранц. Его глаза, приблизившись, в упор, с рысьим хищным выражением вылавливали что-то в ее глазах.

— Он... В армии, — лепетала она, — я давно не имею сведений о нем... Мы разъехались до войны!

Губы прыгали, но она даже немного успокоилась внутри.

— Вранье! — резко сказал Кранц и зло засмеялся. — Говорите правду!

— О чем? — спросила она. — Какую правду?

— Правду, или я передам вас Вейде! — весь напрягшись, он впился в нее острыми зрачками. — Ваш муж приходил к вам! Ну? Зачем? Говорите!

Кто же мог его предать? Кто?

— Смотрите на меня, — потребовал Кранц, тряхнув ее за плечи, — говорите. Зачем он приходил?

— Его не было! Не было! — сказала она упрямо и взглянула прямо в невыносимые глаза Кранца. — Зачем вы заставляете меня говорить то, чего не было? Я не видела его с начала войны. «Неужели им в руки попал связной?»

— Нет, ты скажешь! — Кранц шагнул к ней и дернул ее за ухо. — Говори! — закричал он с ненавистью. — Зачем он приходил к тебе?

Рывком головы она выдернула ухо из его пальцев. Гнев ударил в голову как хмель.

— Как вы смеете на меня кричать? — она вскинула голову. — Вы! Холуй! Бездельник! Я буду жаловаться полковнику фон Шренку! Как вы смеете хватать меня своими грязными пальцами?

На столе заквакала трубка, и Кранц пришел в себя. Он с трудом оторвал от нее глаза, косо улыбнулся и прошел за стол.

— Прошу прощения, фрау, — сказал он, щурясь, но в глазах была злоба, — я слегка переборщил. Но вы должны понять: работа. — Трубка спять клацнула.

Он взял ее, другой рукой слегка оттянул галстук на шее.

— Ладно, — сказал он, — я не против. Может быть, вы и правы, полковник, — он положил трубку и откинулся на спинку кресла.

— Значит, он не заходил к вам? — спросил он, закуривая. — Не желает ли фрау, — он протянул ей портсигар.

Она отрицательно мотнула головой, со злобой глядя на него. «Не удалось испугать меня, скотина, — думала она со злой радостью, — и Вейде твоему ничего не скажу. Ни слова».

— Странно, — сказал Кранц, пуская вверх кольца дыма. — Но зачем же и к кому он приходил в Клинцы?

— Это не выдумка? — спросила она, заставляя себя быть разумной. — Он жив? И он был здесь?

— Скажите, фрау, какой смысл ему было приходить в Клинцы, если он даже не повидал собственную жену? А он был здесь. Его узнал кое-кто из работников больницы.

У нее тяжесть спала с души. Никто не выдавал! Кранц ничего не знает.

— Но он мог не знать, что я здесь! — воскликнула она. — Поймите! Я поехала сюда, чтобы объясниться с ним окончательно. Из Москвы он уехал внезапно. Но когда я оказалась здесь, он был уже в армии. С тех пор я ни разу не видела его.

— Вы свободны, фрау, — сказал он, поднимаясь. — Простите за некоторые неприятности. Но такова уж профессия.

...— Я так и думал, что это бред взбесившегося полицейского, — сказал фон Шренк, вставая, когда Притвиц ввел ее в кабинет. — Но я не мог запретить ему допрашивать вас, Полин... Однако вы прекрасно его отделали. Вы настоящая женщина, Полин, клянусь вам. А теперь домой! — приказал фон Шренк. — А вечером мы навестим вас и Руппа.

— Карл, отвезите фрау.

С трудом выпроводив из своего дома не потерявшего на ее счет надежд лейтенанта, она осталась одна. Было два часа дня. Она ушла в свою комнату и легла. Ступни ей сводило судорогой, и она еле справилась с этим. Она была разбита, вымотана. Нюша мертва! Но и она им не сказала ни слова. Бергман не скажет. Не может сказать. И она не в гестапо, а дома. Мысль, вдруг пришедшая в голову, подняла ее.

«Троянский конь»! Операция уже началась. Вечером все будет кончено. Она со злостью подумала о Николае. Он всегда все путал, был слишком занят своими мыслями и теперь не смог помочь себе и всем там в лесу. Не смог прийти или прислать связного!

Ей показалось, что в окно кто-то скребется. Она отодвинула шторы, распахнула створки. Никого не было. Черемуха качала белыми ветвями перед ее лицом.

«Идти самой? — думала она. — Но надо предупредить Бергмана». Уход ее явно его скомпрометирует. И куда идти? Ведь она не знает, где партизаны.

— Полина Владимировна, — сказал чей-то приглушенный бас. Она выглянула в окно. Прямо под ней сидел на корточках большой мужчина в нахлобученной кепке.

— Привет от Ивана Степановича, — сказал он, вставая. Она вскрикнула. Это был Шибаев.

— Вы?

— Я, — сказал он. — Какой отзыв?

— Я уже второй месяц жду письма, — сказала она машинально.

— Привет и от Николая, — сказал, угрюмо усмехаясь Шибаев, — просит, значит, прощенья, что долго не мог весточки подать... Да уж такая, значит, обстановка была...

Репнев рассматривал немецкие лекарства. Не все были ему известны. Принцип действия указывался на облатках, и он вчитывался в готический шрифт надписей, чтобы составить себе представление, когда и как их использовать.

Он сидел на пне неподалеку от кустарника, опоясывавшего поляну. Нина, жена Шибаева, помогала Наде в санитарной землянке. Они удивительно быстро сошлись — не умеющая ничего таить в себе Надя и скрытная Шибаева. Девочка играла у землянки с общим партизанским любимцем псом Рыжиком. Полуовчарка, полудворняга, рослый и безмерно добродушный гуляка, вечно рыскавший по лагерю и вокруг, гордый ее вниманием, Рыжик восторженно лаял. Несколько партизан, чистя автоматы, поглядывали на их игру, прислушиваясь к довольному рыку пса и звонкому голоску девочки.

Остальные были заняты хозяйственными делами или бездельничали. Целая толпа сопровождала осматривающих лагерь десантников. Те двое сержантов, что появились первыми, недавно принесли радиограмму от командования Ленинградского фронта и теперь были кумирами. Даже Редькин, в глазах многих неспособный проявлять какие-либо чувства, обнял здоровой рукой рослого десантника со шрамом. Устанавливалась связь с Центром. Они больше не были «дикими». Лагерь ликовал.

Штаб уже второй час обдумывал ответную радиограмму. В семь часов их ждал командир десанта с тем, чтобы скоординировать планы и выйти на связь с Ленинградом. К Репневу подбежала Надя.

— Борис Николаевич, Мишина трясет, температура сорок, бред...

Репнев встал и пошел за ней в землянку. Мишин выживет, организм крепкий. Он дал раненому успокоительное, перебросился несколькими словами с Ниной и вышел на воздух.

Шибаев не шел. Хотя по времени он уже мог бы и вернуться. Поведение его жены наводило на разные