Правда, стоило мне приехать в какой-нибудь леспромхоз, как обязательно находился там знакомый человек, который тащил к себе и устраивал как родного.

Везде, куда бы я только ни приезжал, я находил время прощупать, не появлялся ли в этих местах такой-то человек с рыжеватыми глазами, не слышно ли о случаях грабежа на дорогах, покражи скота, угона лошадей.

Но вот в своих разъездах я посетил Таловский леспромхоз, где у меня тоже нашлись друзья. С Виктором Андроновым, начальником леспромхоза, мы учились вместе в лесном техникуме, а с его женой Марией Петровной немало потанцевали на студенческих вечеринках.

Прожил я у них дня четыре. Съездил с Виктором на лесоучастки, кое в чем я ему помог, кое за что наругал и уж собрался было уезжать, как получился у меня с Марией Петровной такой разговор:

— Как вы тут с мясом устраиваетесь? — спросил я ее больше по установившейся привычке, чем в надежде что-то разузнать.

— Бывает, что колхозники бьют скотину, — ответила она, — тогда у них покупаем, но обыкновенно мне одна женщина приносит, тоже колхозница, дояркой работает. У нее и говядина, и баранина бывает, а нет — то и конинкой не брезгуем. За войну научились.

— Ей что же, в колхозе выдают? — насторожился я.

— Кто ее знает, — пожала плечами Мария Петровна. — Я не спрашивала. Как-то неудобно. Все-таки как-никак одолжение делает.

Нельзя сказать, что я сразу загорелся интересом и ухватился за эту ниточку. Длинная цепь беспрерывных неудач сделала свое дело. Но привычка доводить до конца начатое дело заставила меня продолжать расспросы.

Я узнал и запомнил, что доярку, продающую мясо, зовут Серафимой Кузьмовной, что она уже давно вдова, живет одна-одинешенька в справной пятистенной избе, характер имеет независимый и строптивый, в обращении до смешного манерна, словно всячески желает подчеркнуть, что она тоже не лыком шита и понимает вежливое обхождение. Счастливый случай позволил мне в тот же день увидеть эту самую Серафиму Кузьмовну. Мы только что садились обедать в просторной и чистенькой кухне моих хозяев, как она постучалась, деликатно перешагнула порог и, увидев нас за обедом, картинно застеснялась:

— Простици, я, кажется, не вовремя. Лучше в другой раз приду.

Серафиме Кузьмовне было примерно лет сорок пять. Невысокого роста, пышная, с маленькими, живыми, близко поставленными черными глазками и задорно торчащим вперед носом лопаточкой, она напоминала хорошо откормленную уточку. Даже и походка у нее была с перевалочкой. Обыкновенную букву «т» Серафима Кузьмовна, очевидно, считала низким выговаривать по-человечески, а произносила скорее как «ц», да еще с каким-то присвистом.

Особенно эффектно у нее получилось, когда, поставив на край плиты бидончик с молоком и подобрав губки на шнурочек, она манерно произнесла:

— Ослободици!

Что-то еще ей надо было сказать Марии Петровне, но при нас она стеснялась и потому вызвала ее для переговоров в сени. Оказалось, она принесла небольшой окорочок баранины, сказав Марии Петровне, что утром пришлось заколоть свою неразъягнившуюся овечку.

Когда она ушла, я не утерпел, вскочил из-за стола и стал разглядывать принесенное мясо. Оно никак не напоминало парное, уже промерзло, даже слегка заветрело. Кое-где к нему прилипли сухие травинки и коричневые тончайшие волоконца от крапивного мешка. Видимо, баранину откуда-то привезли. И Виктор и Мария Петровна вовсю зубоскалили надо мной, называли Шерлоком Холмсом, Пинкертоном.

За столом я не стал засиживаться, сказал, что хочу прогуляться. По вполне понятным соображениям местом для прогулки я выбрал окрестности дома Серафимы Кузьмовны. Домик ничем не отличался от соседних крестьянских изб. В окнах стояли те же герани и фуксии. Забор около дома покосился, но ворота были еще крепкие, и вид у них был такой, словно они век не отворялись.

Даже снег перед ними не был примят. Корову же хозяйка запускала во двор через калитку.

Можно было сделать вывод, что неведомый благодетель, доставлявший ей частенько разнообразное мясцо, не приезжает к ней на лошади, а приходит пешком. Следовательно, он или местный житель, или, приезжая в Таловку, останавливается не у Серафимы Кузьмовны. Это значительно осложняло розыски.

Однако на всякий случай я решил обследовать усадьбу этой церемонной особы с тыла, и здесь мои поиски были вдруг вознаграждены! Я увидел следы подкованных саней, свернувших с дороги в сторону огорода, затем как бы нырнувших под жерди, которыми он был огражден. Дальше след тянулся между гряд прямехонько во двор. Я потрогал жерди и убедился, что они служат здесь примитивными воротами. Кому нужно проехать, тот сдвигает их в сторону, а после снова кладет на место.

С забившимся сердцем я начал разглядывать санную колею. Видимо, здесь проезжали за зиму несколько раз, но свежий след был только один и, судя по отпечатку подков, ясно говорил, что к почтенной Серафиме Кузьмовне кто-то приехал не дальше чем вчера и не успел еще уехать.

Сгоряча я слишком далеко продвинулся по следу. Залаял пес, привязанный во дворе, и мне пришлось затаиться у задней стены нового сарая.

Лай затих, однако другой звук привлек мое внимание. Сквозь неплотную стенку сарая до меня доносилось мирное пофыркивание и хруст сена на зубах стоявшей там лошади. Я прильнул к щели в стене сарая. Прямо передо мной у колоды стояла гнедая лошадь с залепленной еще осенними репьями гривой, а за ней в полумраке я разглядел обычные крестьянские розвальни с каким-то сундуком сзади.

Тут я сразу вспомнил, что Желтоглазый сидел в своих санях именно на сундуке, и если бы вы знали, как мне в этот момент захотелось хоть одним глазом взглянуть на гостя Серафимы Кузьмовны! Однако если это был действительно Жоглов, то соваться к нему с голыми руками не следовало. И вообще одному мне, даже вооруженному, было бы трудно с ним управиться. Для такого свидания следовало взять кого-то себе в компанию, чтобы не повторилась такая же история, как при первой нашей встрече. Я помчался домой.

Как назло, Виктор, на которого я мог рассчитывать, куда-то ушел. Прошло два часа, пока он наконец явился. Но, выслушав мой горячий рассказ, Виктор расхохотался:

— Нашел преступника! Поздравляю! Так ведь это же Трофим Егорыч Маслянников, агент утильсырья. То-то бабочки поговаривали, будто он к Кузьмовне наведывается. Что поделаешь! Нужно войти и в ее положение. Женщина она еще не старая, вдовая. Скажешь, на Джульетту не похожа? Ну и что? Трофим Егорыч тоже не так чтобы Ромео. Прежде всего он инвалид, одна нога на деревяшке. Да еще и подслеповатый, как летучая мышь, потому и дымчатые очки носит.

Однако я все-таки убедил Виктора и председателя сельсовета пойти со мной, чтобы поближе познакомиться с Трофимом Егорычем.

Когда наш отряд был сформирован, вооружен двумя охотничьими ружьями и двинут на приступ несокрушимой цитадели Серафимы Кузьмовны, уже начало смеркаться. Увы! Нас ожидала неудача. Едва мы подошли к огороду почтенной вдовы, я, несмотря на сгустившиеся сумерки, ясно разглядел, что количество санных следов на дорожке, пробегавшей под пряслами, удвоилось, а четкие оттиски подков, как печати на командировочном удостоверении, подтверждали, что таинственный утильщик убыл из села.

Оставаться в Таловке, чтобы ожидать следующего визита Трофима Егорыча к своей манерной приятельнице, было бессмысленно, и я отправился по другим леспромхозам, но на этот раз везде, где бы ни останавливался, всюду интересовался одноногим агентом утильсырья в дымчатых очках.

В двух деревнях его знали, но ругали в один голос:

— Никакого от него толка нет! Берет только годную к носке одежду, да и то не всегда, а от тряпок, железа, костей вовсе отказывается. Да и товара у него мало. Только краска для шерсти да детские соски, а кому они сейчас нужны? Все бабы порожние ходят.

— А где он останавливается, у кого? — допытывался я, и тут выяснилось забавное обстоятельство: в обеих деревнях он заезжал обычно к одиноким, немолодым, но и не старым женщинам. Причем, видимо, для того, чтобы не было лишних, разговоров, он чаще всего приезжал и уезжал по ночам. Но в небольших поселках трудно укрыться от постороннего любопытного взгляда, и кумушки немало судачили насчет его тайных наездов.

Очень хотелось мне лично повидать этого «покровителя вдов», но так и не удалось.

Подполковник Егоров, которому я, вернувшись домой, рассказал о своем неудачном путешествии, вовсе не нашел, что оно так уж очень неудачно.