словно собираясь пуститься в пляс:
— А что гадать, товарищ уполномоченный, перемерять можно!
— Ни к чему, — возразил Кравец. — Во всяком случае, в одном стакане не меньше, чем сто граммов семечек... В этом мешке шестьдесят килограммов. Арифметика простая. Даже в церковноприходской школе нас этому учили. Одна треть — двадцать килограммов или двести стаканов семечек. Пять копеек стакан. Итого десять рублей. Пять гражданка Бузылева взяла из дому. Весь капитал — пятнадцать рублей. У меня вопрос, гражданка Бузылева, как вы смогли набрать нужную сумму, чтобы дать сдачу с тридцати рублей за один стакан семечек?
Старуха вдруг утратила сходство с елочным дедом, и черты лица ее расплылись, как морозный узор, на который подышали.
— Воды, — кивнул Кравец Чалому.
Ведро стояло в сенях. И пока Чалый бегал за кружкой, старуха, кажется, пришла в себя, вынула из рукава шушуна платочек. Отирая пот, осмысленно и сурово посмотрела на Кравца:
— Ух ты, аист! Чего-то я сама не сообразила?
От воды отказалась. Может, побрезговала кружкой с побитой эмалью. Кравец спросил:
— Будем говорить правду?
— Само собой, сынок... Нашла я эти деньги. Прости, господи, душу грешную.
— Где нашли?
— В тот самый момент, когда он это... Платок вынимал, чтобы карман для семечек ослобонить, тридцатка и выпала.
Чалый взял старуху в ларьке кооперации, где она хотела купить ситца. Продавец был предупрежден относительно трехчервонных денег. И присматривался к номерам.
Может, Чалый и поспешил. Может, лучше было бы проследить за старухой со стороны, выяснить, с кем она связана. Чалый же предпочел малый результат, но немедленный. Кравец, который неодобрительно относился к действиям помощника, не успел переговорить с ним серьезно, ибо сразу после допроса старухи Бузылевой позвонили из Ростова. Пришлось доложить ситуацию. Начальство расценило задержание Бузылевой как успех. Но справедливо отметило, что неграмотная семидесятитрехлетняя старуха едва ли имеет склонность к печатанию фальшивых купюр. Поэтому следует предположить, по крайней мере, одно из двух: либо кто-то дал ей денежный знак для размена, либо она действительно нашла его. По первому предположению следует изучить круг людей, с которыми как-то связана старуха. По второму — нужно водворить старуху на рынок и с ее помощью попытаться опознать того неизвестного покупателя, который выронил тридцатку.
Остаток дня Чалый провел со старухой на рынке. К сожалению, неизвестный (если таковой действительно существовал) меж прилавков больше не появлялся.
Кравец разрабатывал другую версию. И здесь ему неожиданно помог внук старухи Николай Бузылев, которого прислал в отделение Чалый.
Оказывается, внук утром приехал в Лабинск вместе с бабкой, но первую половину дня провел в механической мастерской, где ему чинили паяльную лампу. Николай был ровесник Кравца и произвел на последнего самое отменное впечатление.
— Давно хотел к вам зайти, — сказал он Кравцу. — Да без дела было неудобно. Я вас еще с гражданской помню. По разведотделу 9-й армии. Я ведь тоже в разведке служил, только в полковой.
Лицо у парня было, в общем, знакомое, но с 9-й армией Кравец расстался еще в мае двадцатого года, когда был переброшен к Уборевичу на борьбу с белополяками. Конечно, они могли где-то встречаться и даже наверняка встречались. Да разве упомнишь!
Поговорили тепло.
Выяснились два обстоятельства. Первое — старуха Бузылева была повитуха, поэтому круг людей, с которыми она общалась, без малого вся станица. Второе — старуха отличалась редкой скупостью и многими другими человеческими недостатками и едва ли бы упустила возможность взять то, что плохо лежит.
Прощаясь, Николай Бузылев стеснительно сказал:
— Товарищ Кравец, я хочу пригласить вас на свадьбу. А что? Как старого однополчанина, ведь можно же!
— Когда свадьба?
— Через три недели.
— Попробую приехать...
— За это спасибо.
Вечером Кравец и Чалый обменялись мнениями по делу Бузылевой. Сошлись на том, что старуха скорее всего и вправду нашла эту злополучную тридцатку. Фальшивомонетчики, доверив ей деньги, наверняка бы продумали, как отвечать старухе в случае задержания. Уж чего проще сказать, что взяла она из дому не пять рублей, а двадцать. Вот тебе и сдача для покупателя... Проверяй!
Попили чаю. Потом Кравец предложил:
— Иди спать, Кузьма Самсонович.
Чалый замялся:
— Моя очередь в ночь дежурить.
— Иди... Все равно мне не до сна. Сам знаешь, к телефону привязан.
За двое суток (Кравец вчера по личному делу выезжал в Курганную) в папке «Для доклада» не набралось много писем, документов, требующих немедленного ответа и решения. Папка оставалась тощей, точно отрывной календарь на закате года.
Шел первый час ночи, когда Кравец снял со стены лампу, поставил ее перед собой. Развязал потертые сероватые тесемки.
Лампа хотя и не чадила и горела ровно, но источала запах керосина, подобно тому как папироса источает запахи табака, а осень — дождей и прелых листьев. Тепловатый, несвежий воздух стоял в комнате. Прежде чем приняться за папку, Дмитрий распахнул окно, и, свободно дыша, долго смотрел в темную, спокойную ночь без луны и без звезд, но все же красивую в своей густой непроглядности и пружинящей тишине. Никакие мысли, ни большие, ни малые, не рождались в те минуты в его голове. И он смотрел в ночь не напрягаясь, расслабленно. И что-то обновлялось в нем.
Он вернулся к столу если не отдохнувшим, то во всяком случае с головой посвежевшей, свободной от тяжести. Укоризненно поглядев на телефон, распахнул папку.
Первой там лежала утвержденная финансистами инвентаризационная опись, затем список книг, поступивших в уездную библиотеку. Третьим — серый почтовый конверт, на котором женским почерком было выведено: «Тов. Кравцу (в собственные руки)». Ни адреса, ни почтовых штампов. Значит, письмо кто- то лично принес сюда, в отделение, вероятно, когда Кравец ездил в Курганную.
Лезвия ножниц будто ради приличия надкусили лишь самый край плотного четырехугольного концерта, из которого Кравец вытащил тетрадный листок в косую линейку и согнутый пополам ярко-красный, хрустящий трехчервонный денежный знак.
Кравцу не потребовалось мять купюру, смотреть ее на свет. Номер денежного знака был тот же самый, что и в телеграмме из Ростова, что и на кредитке, отобранной у гражданки Бузылевой, — АА 1870015.
До самой окраины Чалый шагал впереди брички, которая медленно колесила по лужам и грязи, точно мерин, тащивший ее, был вял спросонья или просто ленив.
