— Это еще что такое?

— А вот попробуй только заикнись насчет того, чтоб действовать заодно, тогда живо узнаешь. С тебя сделают снимок и разошлют его во все концы. Тогда уж работы нигде не достанешь. А если у тебя ребята…

Том снял кепку и скрутил ее жгутом.

— Значит, что подвернулось, то и бери или подыхай с голоду; а если посмеешь пикнуть — тоже подыхай с голоду! Так?

Молодой человек широко повел рукой, показывая на рваные палатки и дряхлые машины.

Том снова посмотрел на мать, чистившую теперь картошку. Дети подступили к ней еще ближе. Он сказал:

— Нет, я так не согласен. Мы, черт возьми, не овцы. Я вот возьму да сверну кому-нибудь шею.

— Полисмену?

— Да кому придется.

— Рехнулся, голубчик, — сказал молодой человек. — С тобой живо разделаются. Ты человек безвестный, собственности у тебя никакой нет. Найдут где-нибудь в канаве, когда у тебя уж кровь на лице запечется. А в газете будет всего одна строчка — знаешь, какая? «Обнаружен труп бродяги». Вот и все. В газетах таких заметок сколько угодно, сам увидишь. «Обнаружен труп бродяги».

Том сказал:

— Около этого бродяги еще один труп обнаружат.

— Рехнулся, голубчик, — повторил молодой человек. — Что ты этим докажешь?

— Ну, а ты как поступаешь? — Том посмотрел на измазанное тавотом лицо молодого человека, посмотрел ему в глаза, вдруг словно подернувшиеся пленкой.

— Никак. Вы издалека?

— Мы? Из Саллисо, Оклахома.

— Недавно приехали?

— Только сегодня.

— И долго думаете здесь оставаться?

— Не знаю. Где найдем работу, там и останемся. А что?

— Ничего. — И глаза его снова подернуло пленкой.

— Пойду посплю, — сказал Том. — Завтра с утра выедем искать работу.

— Что ж, попробуйте.

Том повернулся и пошел к своей палатке.

Молодой человек взял банку наждачной смеси для притирки и запустил туда пальцы.

— Эй! — крикнул он.

Том оглянулся.

— Ну?

— Слушай, что я скажу. — Он поманил его пальцем, на котором сидела нашлепка мази. — Слушай… Ты не нарывайся. Помнишь того — очумелого?

— Из этой лачуги?

— Да. Дурной такой, будто ничего не понимает.

— Ну и что?

— Когда сюда пожалуют полисмены, — а они то и дело к нам наведываются, — ты тоже таким прикинься. Ничего ты не знаешь, ничего не понимаешь. Полисмены только к таким и благоволят. А затевать с ними драку и не думай. Это все равно что руки на себя наложить. Прикидывайся, будто совсем очумел от страха.

— Значит, пусть полисмен что хочет делает, а ты молчи?

— Да нет, слушай. Я к тебе загляну вечерком. Может, не следует мне этого делать. Тут куда ни плюнь — везде шпики. Я иду на риск, а у меня ребенок. Но все равно, я к тебе загляну. А если увидишь полисмена, прикинься дурачком. Этаким Оки, понял?

— Что ж, это можно, если дело делать, — сказал Том.

— А ты не беспокойся. Мы без дела не сидим, только на рожон не лезем. Ребенку много ли надо? Поголодает дня два-три, и конец. — Молодой человек снова принялся за работу. Он смазал гнездо клапана, и его рука, державшая инструмент, заходила взад и вперед. Лицо его потеряло всякую выразительность, взгляд стал тупой, бессмысленный.

Том медленно побрел к своим.

— Значит, очумелый, — тихо проговорил он.

Отец и дядя Джон подошли к палатке с охапками хвороста, сложили его у костра и присели на корточки.

— Тут поблизости все подобрали, — сказал отец. — Пришлось далеко идти. — Он посмотрел на окруживших палатку детей. — Господи помилуй! Откуда вас столько набежало? — И дети смущенно потупились.

— Наверно, учуяли, что пахнет едой, — сказала мать. — Уинфилд, не вертись под ногами. — Она оттолкнула его. — Хочу потушить мясо. Мы горячего не ели с самого отъезда. Па, сходи в лавку, возьми зашеины. Я ее на костре потушу. — Отец встал и ушел.

Эл открыл капот грузовика и заглянул внутрь, на блестящий от масла двигатель. Он поднял голову, услышав шаги Тома.

— Нечего сказать, веселый идешь.

— Ну еще бы! Просто прыгаю от радости, как лягушка под дождиком, — ответил Том.

— Посмотри. — Эл показал на двигатель. — Здорово, а?

Том заглянул внутрь:

— Да как будто ничего.

— По-твоему, ничего? А по-моему, замечательно. Масла совсем не пропускает. — Он вывернул свечу и сунул в отверстие палец. — Нагар есть, но это ничего, не страшно.

Том сказал:

— Ну что ж, молодец, правильно выбрал. Ты этого от меня ждешь?

— Я всю дорогу боялся: вот, думаю, рассыплется все, а чья будет вина? Моя.

— Да нет, ты правильно выбрал. А сейчас проверь все как следует, завтра с утра поедем искать работу.

— Ничего, довезет, — сказал Эл. — Можешь не беспокоиться. — Он вынул нож из кармана и стал очищать электроды свечи.

Том зашел в палатку и увидел Кэйси, который сидел на земле и сосредоточенно разглядывал свою правую босую ногу. Том тяжело опустился рядом с ним:

— Ну, как, работает?

— Что? — спросил Кэйси.

— Да нога твоя.

— А… Это я просто так — сижу, думаю.

— Ты, наверно, только в такой удобной позе и можешь думать, — сказал Том.

Кэйси пошевелил пальцами ноги и спокойно улыбнулся.

— Пока не устроишься поудобнее, и мысли в голову не идут.

— Я уж давно твоего голоса не слышал, — сказал Том. — Все думаешь?

— Да, все думаю.

Том снял кепку — грязную теперь, затасканную, с перегнутым пополам козырьком, отвернул кожу внутри и вложил туда новую прокладку из газетной бумаги.

— Села от пота, на голову не лезет, — сказал он и посмотрел на шевелившиеся босые пальцы Кэйси. — Может, ты оторвешься на минутку от своих мыслей? Послушаешь, что я скажу?

Кэйси повернул к нему голову на длинной, как стебель, шее.

— Я все время слушаю. Потому и задумываюсь. Сначала слушаю, что люди говорят, а потом начинаю понимать, что они чувствуют. Я их все время слышу, я их чувствую; люди бьют крыльями, точно птицы, залетевшие на чердак. Кончится тем, что поломают они себе крылья о пыльные стекла, а на волю так и не