– Погода в самый раз, – прошуршал голос Загрязнения.

ДА.

Этот разговор вызывал у байкеров у автомата все возрастающее недоумение. С Большим Тедом во главе они двинулись к столику и уставились на четверых незнакомцев.

От их внимания не ускользнуло то, что на куртках всех четверых было написано «Ангелы Ада». А выглядели эти дохляки очень подозрительно, если уж речь зашла об «Ангелах»: во-первых, слишком чисто, а во-вторых, судя по их виду, ни одному из них ни разу не довелось сломать кому-нибудь руку только потому, что вечером в воскресенье нечего смотреть по ящику. А еще с ними была баба, только она, в натуре, ехала сама, а не на заднем сиденье с кем-нибудь, и вообще у нее был свой байк, типа у нее есть на это право.

– Так вы, значит, Ангелы Ада? – саркастически спросил Большой Тед.

Если и есть что-то, чего терпеть не могут настоящие Ангелы Ада, так это уродов, которые становятся байкерами только на выходные[40].

Четверо незнакомцев кивнули.

– Ну и из какой книжки сбежали?

Высокий Незнакомец взглянул на Большого Теда. Потом он поднялся. Это был очень сложный процесс. Если бы на пляжах у океана тьмы выдавали бы шезлонги, они раскладывались бы примерно так же.

Казалось, Высокий разворачивался в полный рост целую вечность.

На нем был темный шлем, полностью скрывающий черты лица. И Большой Тед увидел, что сделан он был из такого жуткого пластика, в который, типа, смотришь, и все, что видишь – собственную рожу.

ОТКРОВЕНИЕ, сказал Высокий. ГЛАВА ШЕСТАЯ.

– Стихи со второго по восьмой, – вежливо подсказал юнец в белом.

Большой Тед уставился на всех четверых. Его нижняя челюсть пошла вперед, а на виске заплясала тонкая синяя жилка.

– Че? – зарычал он. – Это че значит?

Кто-то потянул его за рукав. Это был Боров. Лицо его под слоем грязи стало необычно серым.

– Это значит, мы вляпались, – сказал Боров.

А потом Высокий медленно поднял руку в байкерской перчатке из бледной кожи и открыл забрало шлема, и Большой Тед в первый раз за все время, проведенное им в этом мире, пожалел, что не вел себя праведнее.

– Иисусе! – простонал он.

– Он, наверно, тоже вот-вот появится, – зачастил Боров. – Может, он просто ищет, где поставить байк. Пошли, вступим в молодежный клуб, или еще…

Однако непобедимое невежество Большого Теда защищало его, словно доспехи. Он не тронулся с места.

– Ну, ясно, – сказал он. – Ангелы Ада.

Война лениво откозыряла ему.

– Вот они мы, Большой Тед, – сказала она. – Без обмана.

Голод кивнул.

– Старая компания, – сказал он.

Длинные белые волосы рассыпались по плечам Загрязнения, когда он снял свой шлем. Он заступил на место после того, как Мор, бормоча что-то про пенициллин, в 1936 году ушел на пенсию. Если бы только Мор знал, какие возможности открываются в будущем…

– Прочие обещают, – сказал он. – Мы выполняем.

Большой Тед посмотрел на четвертого Всадника.

– Слушай, я тебя уже видел, – сказал он. – Ты был на обложке альбома «Блю Ойстер Калт». И у меня еще есть кольцо с твоим… твоей… твоей головой.

ГДЕ МЕНЯ ТОЛЬКО НЕТ.

– А то. – Большая физиономия Большого Теда скривилась в припадке мысли.

– А байк у тебя какой марки? – спросил он.

Над карьером бушевала гроза. Веревка со старой лысой покрышкой плясала под ударами ветра. Иногда листы ржавого железа – все, что осталось от очередной попытки соорудить штаб – срывались с шаткой основы и, словно паруса, исчезали из виду.

ЭТИ сбились в кучку, глядя на Адама. Он словно бы вырос. Бобик сел на задние лапы и зарычал. Он думал о всех тех запахах, которые у него отнимут. В Аду нет запахов, если не считать запаха серы. А те, что были здесь, были… были… кстати, сучек в аду тоже нет.

Адам расхаживал взад и вперед, возбужденно размахивая руками.

– Эх и повеселимся же мы, – говорил он. – Будем ходить в походы на расследования, и все такое. Похоже, я скоро смогу сделать так, чтобы джунгли опять выросли на старом месте.

– А… а… а кто будет, ну, знаешь, готовить там, и стирать, и так далее? – дрожащим голосом спросил Брайан.

– А никто, – ответил Адам. – Потому что это будет не нужно. Будет полно еды, все, что тебе нравится: чипсы мешками, жареный лук, все, что душе угодно. И не нужно будет надевать новый костюм или идти мыться, когда не хочешь, вообще ничего. Или в школу ходить. Или вообще делать то, чего не хочешь, никогда. Шалости, говорите? Будут вам шалости!

Над холмами Кукамунди поднялась луна. Этой ночью она была очень яркой.

Джонни Две-Кости сидел во впадине посреди пустыни. Это было священное место: здесь лежали два камня предков, родившиеся еще во Время Снов, лежали нетронутые с самого Начала. Срок ритуального бродяжничества для Джонни Две-Кости подходил к концу. Его щеки и грудь были покрыты пятнами красной охры, и он пел древнюю песню, своего рода стихотворную карту этих холмов, и своим копьем он рисовал узоры в пыли.

Он не ел два дня. Он не спал. Скоро он впадет в транс, и станет единым целым с Пустыней и сможет общаться со своими предками.

Уже скоро.

Уже вот-вот…

Он моргнул. И удивленно осмотрелся.

– Прошу прощения, юноша, – громко сказал он сам себе безукоризненно вежливым тоном. – Не могли бы вы подсказать, где именно я нахожусь?

– Кто это сказал? – спросил Джонни Две-Кости.

Его рот открылся.

– Я.

Джонни задумчиво почесался.

– Я так понимаю, ты из моих предков, приятель?

– О, несомненно, мальчик мой. Да-да, несомненно. Можно и так сказать. Но вернемся к исходному вопросу. Где я?

– Только если ты из моих предков, – продолжал Джонни Две-Кости, – чего это ты говоришь, как какой-нибудь пидор из Мельбурна?

– А! Австралия, – произнес рот Джонни так, словно в следующий раз, прежде чем сказать это, его следовало бы подвергнуть основательной дезинфекции. – Неужели? И тем не менее, большое спасибо.

– Эй! Ау? – сказал Джонни Две-Кости.