палит во всю южную мощь, но мягко ласкает отдыхающих. Каждое утро оно деловито взлетает на небосклон, чтобы открыть очередной день отдыха и загара, но зато уж по вечерам, когда утомленные светом и морем отдыхающие жаждут лишь очистительного божественного созерцании, оно одаривает их пышным морским закатом, медленно склоняясь к горизонту огненно-малиновым шаром, и вытягивается, и расплывается в раскаленной купели, прежде чем коснуться ослепительной водной дорожки. Потом начинается царственное погружение Божества в пучину морскую, это космогоническое зрелище миллионнолетнего человечества.

Много народу провожает солнце на берегу. В эти минуты, если повезет, можно увидеть зеленый луч и загадать желание. Ах, желание! Оно тоже раскалено, как закат. Вечерний воздух крепко настоян на ароматах южных цветов и теплого моря, таинственных сумерек и дивной неге сгущающейся ночи, охваченной желанием и жаждой любви.

Оля с матерью поселились на зеленом возвышенном берегу в дощатом домике, одном из многих, принадлежавших санаторию «Южный берег». Вокруг их дома и на веранде в глиняных вазах цвели яркие цветы, а заросли магнолии и жасмина окружали его с трех сторон, заглядывая в окна. Снизу доносился шум прибоя. Сидя в кресле, можно было загорать прямо у крыльца, любуясь полосами синевы, голубизны и бледной зелени на поверхности моря, следя за дельфинами и редкими судами. Оля держалась в тенечке. И потому, что это вредно для малыша, и потому, что беленькая, как сметанка, она боялась ожогов. На глаз постороннего ее положение заметно не было, она лишь чуть поправилась, мягко округлилась, что очень украсило ее. Самым удивительным оказалось то, что здесь у нее появилось сразу два поклонника. Первый отступился после трехдневной осады, а второй остался, полный, как говорится, самых серьезных намерений.

Это был Тарас Никоненко, местный молодой человек двадцати пяти лет, старший научный сотрудник Крымского заповедника по охране диких птиц. Он жил с матерью в ближнем поселке в собственном доме с садом и огородом. Чем уж белокурая тихая москвичка поразила его в первую же минуту, известно было только ему, но со свойственной ему искренней порывистостью он сблизился с семейством и объяснился напрямую и с Олей, и с Анной Николаевной, Анютой, как ее здесь называли.

— Как хотите, но Оля станет моей женой, — сказал он, отрубая ладонью. — Что ей в вашей Москве? Я дам ей все. Любовь, семью, дом, машину, хозяйство, море, воздух. Что с того, что вы из России? Мы все одной крови и веры.

Его решимость и скорый украинский говорок нравились Анюте. Практическим умом она видела и чистоту его отношения к Оле, и всю ближнюю и дальнюю выгодность его предложения. Он даже привез их к себе в гости знакомиться с матерью, они провели хороший вечер в простом чистом доме, спели в саду несколько песен после пшеничной горилки. Оля, конечно, не пила.

Если бы дочь согласилась, лучшей партии трудно было бы желать. Но куда! Оля лишь отрицательно качала головой.

— Не надо, мамуля. Лучше расскажи ему про меня, пусть остынет и не надеется.

И Анна Николаевна, выбрав минутку, увела Тарасика, как они величали его за глаза, гулять вдоль кромки моря. Среднего роста, с выгоревшим коротким чубом, зачесанным на правую бровь, подвижный, всегда готовый к шутке и к ласке, он нравился ей сам по себе. Это был хороший человек, добрый искренний друг, чуть-чуть простодушный от избытка доброты. Что такие люди не часты, ей было известно, увы, слишком хорошо.

— Знаешь, Тарас, — выбирая слова, начала она, — я должна сообщить тебе одно неприятное известие.

— К нам едет ревизор? — живо подхватил он.

— Какой ревизор? — вздрогнула она.

— Я пошутил. Слушаю вас.

Анна Николаевна слегка взъерошилась на неуместную шутку и несколько шагов прошла в молчании, но вскоре повеселела. Теплый ветер трепал ее короткие кудряшки, золотисто высветлившиеся на солнце. Загорая обычно на женском пляже «без полосочек», она носила сарафаны и блузки любой открытости, и со своей приятной сдобной полнотой казалась не старше двадцати девяти лет. У нее уже был любовник, сосед по столу в санатории, мужчина редкой спортивной доблести, но она умела прятать концы в воду так, что никто ни о чем не догадывался.

— Я весь внимание, — посмотрел Тарас ласковыми карими глазами.

И тогда Анюта произнесла обычным разговорным голосом.

— Оля ждет ребенка, Тарас.

Он остановился как вкопанный.

— Разве она замужем?

— Нет. Мы воспитаем его в нашей семье.

Он молча сунул руки в карманы синих шорт и оттопырил их зачем-то. Сжав губы в ниточку, устремил глаза на морской горизонт, туда же смотрел и его подбородок. Постоял, двигая пальцами ног в открытых пляжных сандалиях.

— Спасибо за доверие, Анна Николаевна. Мне надо все обдумать. До завтра, — и почти бегом пустился в сторону поселка.

Она усмехнулась. Давай, казачок, чеши до дому, теперь тебя никаким калачом не заманишь. Она понимающе смотрела ему в спину. По возвращении рассказала все Оле.

— Теперь, доченька, его и след простынет, уж я знаю.

— Почему? — неожиданно воспротивилась Оля. — Папин же след не простыл?

Анна Николаевна спохватилась.

— Ты права, конечно, права, это я так, не подумавши, — бойко зачастила она. — Сейчас с ребенком даже скорее найдешь, чем в девках. Вон ты какая гладкая становишься, любой полюбит. И Тарасик никуда не денется… На ужине была? Что там сегодня? Творожники со сметаной или пирог с яблоками? А потом что, фильм или танцы?

— Фильм. «Кавказский пленник», новая версия.

— Пойдешь?

— Нет. Я спать буду.

Ночи на побережье были темные и благовонные, как в тропиках. Такие ночи стоили дня. Но Оля ни разу не видела даже полуночи. Сладкий Морфей, божественный покровитель будущих матерей, незаметно смыкал ее глаза часов в десять вечера и глубоким сном охранял покой до светлых утренних лучей.

В полной темноте приходил Костя.

— Анюта! — бросал он горстью песка в окно.

Они исчезали в ночи, купались нагими под низкими яркими звездами, плавали, обнимались в теплых волнах. Или брали лодку и безумствовали в ритмах моря, или расстилали одеяло под кустами магнолии, или изобретали тысячу и одну, вторую, третью сказку. Каждая ночь была на отличку, о каждой можно было вспоминать хоть целый год! О семьях не говорилось, семья — это святое. И только розовые пятнышки на шее, на груди приходилось закрашивать йодом или зеленкой.

Оля ничего не замечала. На нее спустилось ровное спокойствие, необходимое в эту пору. И только Дима по прежнему жил в ее душе, жил как хозяин, который рано или поздно вернется в свой дом.

На другой день было воскресенье. Тарас подъехал на машине, посигналил, чтобы не застать женщин врасплох, потом вошел в домик.

— Здоровеньки булы! — сказал с широкой улыбкой. Потом подошел к Оле, раскрыл объятия и поцеловал ее.

— Примите мои поздравления, драгоценные Оля и Анюта. От чистого сердца. Я все обдумал. Я не вижу здесь никакой проблемы, я даже рад, я уверен, что все к лучшему, — воодушевленно «заякал» он, обращаясь к обеим. — Я буду любить, Оля, твоего ребенка, как люблю тебя. В общем, все решено. Я не тороплю тебя с ответом, ты сама поймешь, как все по-доброму устраивается. А сейчас я приглашаю вас в заповедник. Он в двадцати километрах отсюда по хорошей дороге. Поехали.

Анна Николаевна, слегка не выспавшаяся, согласилась от нечего делать. Пляж надоел, телевизор и подавно, а бесплатная экскурсия никогда не помешает. Она только пожалела, что нельзя позвать Костю. И неудобно, и некогда, у того сегодня гонки на водных лыжах, вчера был дельтаплан, завтра погружение с