скорейшем воссоздании флота, погибшего в период Японской войны.
В 1912 году адмиралом Григоровичем была внесена в законодательные учреждения морская программа, существенною частью которой являлась постройка судов линейного флота. Наш Генеральный штаб, как и некоторые группы морских офицеров, не разделял мнения о пользе срочной постройки линейных судов и усматривал в испрашивавшемся отпуске многомиллионных ассигнований на эту постройку серьёзный тормоз для развития более необходимого подводного флота и сухопутной армии.
Инспирируемый нами, генерал Сухомлинов, никогда не умевший, впрочем, быть настойчивым в вопросах, которые могли поколебать его личное положение, пытался, однако, несколько раз докладывать Государю о несвоевременности выдвигавшейся морским министром программы, но напрасно. Государь, питавший к морскому делу и к морякам личное расположение, упорно держался взглядов адмирала Григоровича и не сдавал.
– Я ничего не могу сделать, – сказал нам однажды В. А. Сухомлинов. – В последний раз Государь, случайно бывший в морской форме, сухо возразил мне: «Предоставьте, Владимир Александрович, более авторитетно судить о военно-морских вопросах нам, морякам…»
Так решительно Император Николай пресекал доклады своих министров, имевших целью повлиять на изменение раз принятого им решения, и особенно в тех случаях, когда вопросы выходили за пределы их непосредственного ведения.
Император, видимо, усматривал в этом вмешательстве покушение на свою самодержавную власть; в действительности же, при отсутствии объединённого министерства и единой программы, это вмешательство, может быть, и ненормальное, было единственным средством доводить до верховной власти о наличии разномыслия в мероприятиях, предположенных к осуществлению различными министрами.
* * *
Император Николай был глубоко верующим человеком. В его личном вагоне находилась целая молельная из образов, образков и всяких предметов, имевших отношение к религиозному культу. При объезде в 1914 году войск, отправлявшихся на Дальний Восток, он накануне смотров долго молился перед очередной иконой, которой затем благословлял уходившую на войну часть.
Будучи в Ставке, Государь не пропускал ни одной церковной службы. Стоя впереди, он часто крестился широким крестом и в конце службы неизменно подходил под благословение протопресвитера о. Шавельского. Как-то особенно, по-церковному, они быстро обнимают друг друга и наклоняются каждый к руке другого.
Вера Государя, несомненно, поддерживалась и укреплялась привитым с детства понятием, что Русский Царь – помазанник Божий. Ослабление религиозного чувства, таким образом, было бы равносильно развенчанию собственного положения.
Не рассчитывая на свои силы и привыкнув недоверчиво относиться к окружавшим его людям, Император Николай II искал поддержки себе в молитве и чутко прислушивался ко всяким приметам и явлениям, кои могли казаться ниспосылаемыми ему свыше. Отсюда – его суеверие, увлечение одно время спиритизмом и склонность к мистицизму, подготовившие богатую почву для разного рода безответственных влияний на него со стороны.
И действительно, в период царствования этого Государя при Дворе не раз появлялись ловкие авантюристы и проходимцы, приобретавшие силу и влияние.
Достаточно вспомнить о Распутине и его «предтече» знаменитом Филиппе, игравшем при дворе в своё время столь видную роль!
Рядом с религиозностью, суеверием и мистикой в натуре Императора Николая II уживался и какой-то особый восточный фатализм, присущий, однако, и всему русскому народу. Чувство это отчётливо выразилось в народной поговорке «от судьбы не уйдёшь».
Эта покорность «судьбе», несомненно, была одною из причин того спокойствия и выдержки, с которыми Государь и его семья встретили тяжёлые испытания, впоследствии выпавшие на их личную долю.
* * *
Довольно распространено мнение, что Император Николай II злоупотреблял спиртными напитками. Я категорически отрицаю это на основании довольно долгих личных наблюдений. Ещё в 1904 году, во время частых железнодорожных путешествий Государя по России, равно как в различные периоды мировой войны, мне приходилось много раз быть приглашаемым к царскому столу, за которым картина была всегда одинаковой. Не существовало, конечно, того «сухого» режима, о котором мы часто читаем в рассказах о современной жизни в С.-Ам. Соед. Штатах и от которого так легко отказываются жители Великой Заатлантической Республики, приезжающие к нам в грешную Европу, но не приходилось также встречаться и с тем, что так легко разносилось досужею людскою сплетнею.
Государь подходил к закусочному столу; стоя выпивал он, по русскому обычаю, с наиболее почётным гостем одну или много две чарки обыкновенного размера особой водки «сливовицы»; накоротке закусывал и, после первой же чарки, приглашал всех остальных гостей следовать его примеру. Дав время всем присутствовавшим закусить, Император Николай II переходил к обыденному столу и садился посередине такового, имея неизбежно против себя министра двора, по наружному виду чопорного и накрахмаленного графа Фредерикса, в действительности же очень доброго и приветливого старика. Остальные приглашённые усаживались по особым указаниям гофмаршала. Обносимые блюда не были многочисленны, не отличались замысловатостью, но бывали прекрасно приготовлены. Запивались они обыкновенным столовым вином или яблочным квасом, по вкусу каждого из гостей.
Государь за столом ничего не пил и только к концу обеда отливал себе в особую походную серебряную чарку один-два глотка какого-то особого хереса или портвейна из единственной бутылки, стоявшей на столе вблизи его прибора. Ту же бутылку он передавал наиболее редким и почётным гостям, предлагая отведать из неё. Никаких ликёров к кофе не подавалось.
К концу обеда Государь вынимал из портсигара папиросу; затем доставал из-за пазухи своей серой походной рубахи пеньковый коленчатого вида мундштук; медленно и методично вставлял в него папиросу; закуривал её и затем предлагал курить всем. Сигар не курили, так как Государь не переносил их запаха.
Я никогда не видел, чтобы Государь предлагал свои папиросы другим лицам. Он, как большой курильщик, видимо, очень дорожил своим запасом табака, который ему доставлялся из турецких владений, в виде подарка от султана. Так как мы были в войне с Турцией, то, очевидно, приходилось быть экономным.
– Я очень рад, – говорил шутя Император Николай, – что новый запас табака был мне привезён в Крым от султана незадолго до начала войны, и, таким образом, я оказался в этом отношении в довольно благоприятных условиях.
Период курения после еды быль очень длителен и утомителен для некуривших, так как Государь неспеша выкуривал за столом не менее двух-трёх довольно больших и толстых папирос. Затем Государь медленно поднимался и давал возможность пройти всем своим гостям вперёд в соседнее помещение, где они становились в ряд, по новым указаниям гофмаршала. Император обходил выстроившихся и с каждым говорил ещё некоторое время. Иногда эта беседа затягивалась довольно долго, и я, в бытность свою в Ставке в должности генерал-квартирмейстера, очень дорожил данным мне раз навсегда разрешением уходить к себе в рабочий кабинет немедленно после вставания из-за стола.
Я совершенно уверен, что рассказы о царских излишествах являлись плодом фантазии недобросовестных рассказчиков, и полагаю, что в основе этих сплетен лежал, по-видимому, факт посещения от времени до времени Государем, во время проживания его в Царском Селе, офицерских собраний некоторых гвардейских частей. Но ведь, казалось бы, что каждый, несущий известный труд, имеет право на отдых среди именно тех людей, общество коих доставляет ему удовольствие! Император Николай любил изредка «посидеть» в полковой среде и весьма возможно, что это сидение могло быть когда-либо и более длительным, чем это разрешалось понятиями злонамеренных рассказчиков.
