увезти из Италии свою жену. Священник, венчавший их, не знал, что Федор – православный, что он не переменил веру. Но об этом знал Сальваторе Андреевич. Ради своего любимого воспитанника он взял грех на душу, но не смог долго выдержать это и признался в свершенном на исповеди. А еще он открыл священнику то, о чем ему рассказал перед отъездом Федор: каким образом он намерен отомстить за гибель друга.

– Отомстить – уехав? – не поняла Тоня.

– Именно так. Иначе Федору не удалось бы осуществить свой замысел. А замысел этот был – написать картину… Именно его картина «Святейшие забавы»52 выставлена с сегодняшнего дня в центральном зале нашего Дома культуры.

– И картина сохранилась?!

– Несмотря ни на что. Когда Федор и Антонелла расстались – уже в России, я тебе потом расскажу, как и почему это произошло, – за ним шла настоящая охота. Прощаясь с Антонеллой, он надеялся обезопасить ее. Мне неведомо, удалось ли это, но Федор сделал все, что мог. Теперь ему надо было думать прежде всего о спасении собственной жизни. А он предпочитал спасать картину… Он решил спрятать ее до лучших времен. Помогал ему такой Филя – крепостной его отца, молочный брат Федора. Потом их пути разошлись – я не знаю, почему, возможно, Филя умер. А Федор долгое время скитался по свету, спасаясь от преследований. В его биографии много невосстановимых провалов – ну разве заглянешь за этот тяжелый, пыльный вековой занавес? К сожалению, это невозможно. Наконец он поселился в Нижнем, женился там. Там и был убит – его настигли-таки. А след картины затерялся. Сыновей Федора, воспитанных его женой, судьба картины мало интересовала. Да и внуков тоже. Но его правнук, человек очень образованный, прочел дневник – и просто-таки заболел идеей найти картину. Он не верил, что полотно пропало бесследно. Наводил справки, ездил, искал… Он первый обратил внимание на странную закономерность: все потомки Федора погибали при странных обстоятельствах. Думаю, та же судьба настигала и детей Антонеллы, если они были, но, к несчастью, я ничего, совершенно ничего не знаю ни о судьбе ее, ни о потомстве. Так вот о картине. Обнаружилась она там, где ее никто не искал: в подвале собственного ромадинского дома! При том самом пожаре, после которого дневник Федора практически сгорел. А картина сохранилась. Она была обернута холстами, настолько тщательно пропитанными маслом и смолой, что вокруг нее с течением времени образовался некий прочнейший футляр, сохранивший ее от сырости и влияния времени. Обрадованный Федор Федорович Ромадин – он как раз был сыном старшего сына, также носителя родового имени, – решил выставить картину на всеобщее обозрение. Для провинциального Нижнего середины XIX века это стало немалым событием. Однако на другой день после открытия выставки Федор Федорович был убит на улице, когда возвращался домой, на его старшего сына и тезку тоже покушались, однако тот чудом остался жив. Он знал о разысканиях своего отца, знал, что тот уже начал подозревать в многочисленных случайных смертях чью-то направленную злую волю. Но поверить в это – значило поверить и в то, что мстители, которые охотились некогда за Антонеллой и Федором, не успокоились. А ведь сменилось уже несколько поколений, Джироламо Маскерони наверняка давно умер!

– Джироламо Маскерони? – не удержалась, перебила Тоня.

– Ты узнаешь о нем все из того же дневника. Но если он умер, размышлял мой предок, значит, оставил свою безумную месть в наследство другим людям – то ли потомкам своим, то ли некоему братству, – и они не могут простить первому Федору Ромадину издевательства над верой своих отцов.

– Это как?

– Да вот так. Он был настолько поражен трагической гибелью Серджио и теми обстоятельствами, которые к ней привели, что создал полотно, во многих отношениях действительно страшное и даже кощунственное. Тот Федор Федорович, о котором я говорил чуть раньше, ну, тот, кто нашел картину и устроил первую ее выставку, показал ее одному своему другу, молодому священнику. Православному. То есть как бы закоренелому врагу католической веры! Однако тот вынес картине очень суровый приговор. Это поразило Федора Федоровича, и он даже записал слова отца Георгия на последней странице копии нашей семейной реликвии – дневника. Это было своего рода предостережение… Однако Федор Федорович не внял ему и поплатился за это. Итак, он был убит, сын его тяжело ранен, а дом, где вывесили картину, подожжен. Она была там выставлена не одна, погибло много полотен – в основном это были работы крепостных художников конца XVIII века, таких же, как первый Федор Ромадин, Федор Ильич.

Долгое время в нашей семье считалось, что картина погибла. Однако впоследствии выяснилось, что ее удалось похитить, но не вывезти из России. Она странствовала по каким-то подвалам, по любительским галереям, след ее обнаруживался то здесь, то там. Представители нашей семьи пытались отыскать ее, но с той же, если не с большей страстью за ней охотились и другие люди. Они – так называю их я, так называли их в нашей семье долгие годы. И они не прекращали сводить счеты с потомками Федора Ромадина, каких только удавалось им отыскать, не щадя и женщин. Даже после революции, когда в стране началась жуткая неразбериха. Можно только изумляться размаху этой вековой мести! Причем они не наносили удар по жертвам случайным, они чурались убийства людей, связанных с Ромадиными семейными узами, но не «запятнанных», так сказать, этой кровью. Именно поэтому в безопасности твоя мама, твой муж, был в безопасности и мой отец (он умер от рака, тут уж ничего не попишешь) и моя тетя Люся. А вот мы с тобой… В первую очередь ты – как ни странно! Хотя ты никогда раньше не слышала ни о Серджио, ни об Антонелле, ни о картине Федора Ромадина. И все-таки, упустив тебя в Нижнем, они нанесли удар в Нанте. Узнали об этом через твоего друга-писателя, конечно. Видишь, как трудно от них ускользнуть. То, что ты осталась жива, – это истинное чудо. А я пока в стороне. Почему? Или меня приберегают на сладкое? Кто знает, вот появлюсь я на этой выставке, и там, ввиду, так сказать, «Святейших забав»…

– Значит, именно ты картину снова нашел?

– Да, я. Мне повезло точно так же, как одному из моих предков, – случайно. Под свечой всего темнее, и никто не искал ее в запасниках Художественного музея. Справедливости ради следует сказать, что там она значилась под другим названием и другим именем художника. Только когда при ремонте случайно развернули старое полотно, обнаружили, что это вовсе не «Вид на Волгу в разгар лета», а нечто совершенно иное. С тех пор в картотеке запасников музея возникла новая запись: «Предположительно конец XVIII века. Название, художник неизвестны. Ярко выраженная антирелигиозная тематика». Потрясающий эвфемизм! Увидишь полотно – поймешь, что значит антирелигиозная. Я узнал картину, вернул ей имя и авторство.

– Но если за ней идет такая охота… Почему она висит просто в каком-то Дворце культуры, где даже охраны толковой нет? Ее небось надо, как «Мону Лизу» в Париже, в Лувре, – под бронированным колпаком держать. И ведь ты думаешь, они сейчас в Нижнем? Значит, будут не только за нами охотиться, но и на картину покушаться?

– Думаю, будут. Честно говоря, я надеюсь, что она найдет свою судьбу.

– А если ее уничтожат?

– Я бы этого очень хотел.

Тоня даже покачнулась: