– А у нас окна во двор, так что ничего страшного.

– Все равно. – Он сокрушенно покачал головой. – Давай так: сегодня заберем оттуда вещи по максимуму, а больше туда ночевать ты не вернешься. Договорились?

– То есть как? – изумилась Тоня. – А где же я буду ночевать?

– То есть как? – изумился Федор. – У меня, конечно.

– В смысле, у тети Люси? – уточнила Тоня, чувствуя, что краснеет. – Да ты что, всерьез?

– Не-ет, – пренебрежительно качнул головой Федор, и сердце Тони от унижения стиснулось в комок и ухнуло в самые пятки. «Не-ет», главное! А она-то что успела себе навоображать!.. – Зачем нам ехать к тете Люсе? У меня дом в Подновье. Огромный домина, заблудиться можно. Потрясающий вид на Волгу. Всякая природа рядом и классный сад. Даже сейчас там поразительная красота, даже зимой. Ну, а весной и летом – сказка!

– Жаль, что сейчас не весна и не лето, – пробормотала Тоня (ну надо же было что-нибудь говорить!!!).

– Весна, – мотнул головой Федор, сворачивая во двор ее несчастного дома. – Какой подъезд?

– Второй, – машинально ответила она. – А почему весна-то?

– Потому что пора любви. – Он заглушил мотор, повернулся к Тоне и близко, упрямо посмотрел ей в глаза. – Потому что я никак не мог понять, отчего у меня вдруг при виде тебя сердце вскачь понеслось. Неужели не видела, как оно скакало по аэропорту Шарль де Голль? А я думал, это всем было заметно. Но не мог понять, почему. А когда услышал про… Леонтьева, понял. Потому что мы с тобой друг другу предназначены. Точно так же были друг другу предназначены Федор и Антонелла, но он ее упустил, так уж сложилось, к несчастью, а я тебя упускать не намерен. Не могу. Мы с тобой одной крови – ты и я… Понимаешь?

– Что ли, мы родственники? – спросила она с таким детским ужасом, что Федор, как ни был он напряжен и серьезен, не мог не улыбнуться:

– Постольку же, поскольку родственники все прочие люди. Думаю, наши прапрапра… и так далее были братьями. Или братом и сестрой. Лет примерно двести назад. Но это не считается. Да какая разница? Даже если бы мы были двоюродными, я бы все равно в тебя влюбился и женился бы на тебе. Это рок, я тут даже и ни при чем. И ты ни при чем. Судьба. Ты понимаешь хоть что-нибудь из того, о чем я говорю?

Она смотрела на него расширенными глазами – и слабо кивала. И ничегошеньки не могла понять. Вообще все слова его были как шум в морской раковине, приложенной к уху: шум таинственный, неразличимый и манящий. Только одно слово было понятным – Антонелла. Откуда он знает, что ее так называл Козимо Делла-Бьянка?

– Квартира у тебя какая? – спросил Федор, тряхнув головой и прогнав с лица и из глаз тот странный туман, которым была окутана и Тоня. – Четвертый этаж? Посиди, пока я подъезд проверю. Дай ключи. Если… если вдруг как-то что-то, тебе потом тетя Люся все расскажет.

Он выскочил из машины, а Тоня осталась сидеть, прижав руки к сердцу. Оно билось так, что, видимо, начисто вышибло все мысли из головы – ну ничегошеньки она не думала, не соображала. И только потом, когда Федор вернулся, открыл перед ней дверцу, махнул весело: выходи, мол, все спокойно! – догадалась спросить:

– А что ты имел в виду?

– Когда? – спросил он, нагнувшись и глядя на нее с такой улыбкой, что дыхание замирало.

– Когда сказал…

– О чем?

Она забыла, о чем хотела спросить. Вообще обо всем на свете забыла. О какой-то опасности, о которой он предупреждал, о гибели отца, о пережитом страхе, о недавнем нападении в сквере, о карте с изображением папессы Иоанны… даже о Кате. Федор встал коленом на край сиденья и быстро-быстро несколько раз поцеловал Тоню в приоткрытые губы.

– Пойдем уже, – сказал он почти умоляюще. – Если нас сейчас разлучит какая-то злая сила, я этого не переживу, честное слово. Пойдем, а?

И, схватив Тоню за руку, вытащил ее из машины, почти втолкнул в подъезд. И тут же прижал к стене, закрывая собой, сунул руку под борт куртки, настороженно вглядываясь в какую-то фигуру, которая образовалась на площадке первого этажа:

– Черт, только же никого тут не было!..

– Эт-то кто там прется?! – послышался пьяный голос, и фигура шарахнулась было к ним, но заплелась ногами и повисла на перилах.

Тоня вгляделась, ахнула – и успела поймать руку Федора, которая уже дернулась было наружу, угрожающе стиснув что-то, в чем она решила не признавать пистолет – хотя бы потому, что отродясь его так близко не видела, а только в кино.

– Погоди, это мой сосед! Гена, Гена, я это, я.

Фигура всматривалась с мрачным, недоверчивым видом, мерно качая головой, как бы желая показать, что ее не проведешь.

– То-ня? – спросил сосед наконец с явным облегчением. – И-ха! Тебя мне бог послал!

– Мне тоже, – ворчливо выдохнул Федор, придерживая Тонину руку, а она тоже вцепилась в него, тянула наверх, жалея, что не могут они взлететь прямиком на четвертый этаж сквозь лестничный пролет, потому что, как мимо Сциллы и Харибды не удавалось спокойно пройти ни одному корабельщику, так мимо Гены Мартынова не удавалось спокойно пройти еще ни одному соседу, без осложнений, без скандала. Сейчас как ляпнет что-нибудь вроде: «Тонь, да у тебя никак новый мужик?!» И тогда останется его только убить, ибо все, что происходит, нет, начинает происходить между нею и Федором, напоминает сейчас тонкий ледок, едва-едва затянувший полынью, и если на него со всего маху ухнет такой танк, как пьяный Гена Мартынов, ледок мгновенно превратится в крошево. А этого не хочется так, что аж сердце болит. «Господи,