заключение тебе предъявим, а там ты сам решать будешь – или в отказ идти, или чистосердечное писать… Явку с повинной мы тебе, извини, оформить не сможем. Сейчас еще есть шанс, потому как тебя пока в списках задержанных нет…

– Но я не убивал! – дрогнул парень.

– И ногу моему оперу не рубил… Сказки в камере рассказывать будешь… Кстати, хотел тебя спросить: как так вышло, что у тебя даже приводов в милицию нет? На Стряпу работаешь, разбойничаешь, людей обкрадываешь, а приводов нет…

– Так это, фарт у меня такой, – кисло улыбнулся Череда.

Было видно, что парень понял, насколько крепко он влип. Даже в своем преступном занятии не боится признаваться…

– Не было приводов, – усмехнулся Степан. – А мы все равно узнали, что это ты пальчики оставил… Вот какая несправедливость, мне премию дадут за раскрытие преступления, а тебе – корку черствого хлеба и миску вонючей баланды… Да еще вопрос, Стряпа рассказывал тебе, как на тюрьме себя вести, а то ведь это наука тонкая. Чуть что не так – и ты в дерьме. Слово неправильно сказал, сигарету там опомоенную взял, еще что… Это не детский сад, где прощение попросить можно, а в тюрьме назад не повернешь. Если опустят, это уже навсегда. А срок тебе большой светит…

– Да не убивал я Машку!

– Эх, Череда, Череда…

– Но я правда не убивал! – в отчаянии заламывая себе пальцы, взвыл парень. – Это не я, это другие…

– Кто другие?

– Я их не знаю… Смотрю, из подъезда выходят, один с топором…

– А с топора кровь капает, – иронично повел бровью Степан.

– Да нет, не капает. Он в пакете его нес… Я только потом понял, что это топор был…

– Когда потом?

–  Ну, когда к Машке зашел… Захожу в дом, дверь открыта, свет горит, а в комнате… Меня чуть не стошнило прямо там…

– А когда топором рубил, не тошнило?

– Да я серьезно… Меня потом рвать стало, когда я за дом выбежал…

– А зачем убегал? В милицию мог бы позвонить.

– Я же не идиот! Меня бы во всем бы и обвинили!

– Обвинили бы. А потом бы оправдали. Сам посуди: если бы ты убивал, у тебя кровь была бы на одежде? Не могла бы не быть…

– Ну, я не знаю. Меня тогда конкретно переклинило…

– Тебя и сейчас клинит. Тебе бы чистосердечно во всем сознаться, а еще лучше явку с повинной у нас вымолить, тогда лет десять получишь… Скажешь, что Машу Тихомирову любил, ревновал страшно, в состоянии аффекта был, не помнил ничего. Если сам в содеянном признаешься, тебе поверят и срок скостят. Но если упираться будешь, суд приговорит тебя к пожизненному заключению, а это вилы… Сам подумай, что лучше: десять лет отмотать или в тюрьме сгнить. Подумай, подумай…

– Но я не убивал, – жалко проблеял Череда.

– А пальчики в квартире оставлял?

– Да, наверное…

– А Тихомирову любил?

– Нет. То есть да. То есть хотел…

– Так хотел, что ночью к ней поперся.

– Да. Пива с пацанами дернули, у меня завелось… Если она с Вадькой была, чем я хуже?..

– Так ты еще в состоянии алкогольного опьянения был… Это усугубляет вину… И топор, с которым ты на нашего сотрудника бросался…

– Это не тот топор!

– Неважно. Тот факт, что ты не расстаешься с топором, сам по себе улика…

– Но это не я убивал… Это те двое. Я их видел, они в машину садились…

– В какую машину?

– «Девятка», кажется, или «десятка».

– Номер?

– Темно было, я не запомнил.

– Опознать этих двоих сможешь? – скучающе спросил Степан.

– Смогу, – неуверенно отозвался Череда.

– Темно же было.

– Ну, все равно бы узнал, если бы увидел…

– Фоторобот составить сможешь?

– Ну, не знаю… Нет, не смогу, темно было…

– Темно у тебя в голове.

Глядя на парня, Степан мало верил в то, что парень признает свою вину. И удивился, когда тот попросил бумагу и ручку.

* * *

Степан протянул Сваткову флешку:

–  Вот запись разговора, я его не бил и особо не пугал. Сам во всем сознался…

– Да, Череда сознался, – в раздумье кивнул следователь. – Понимает, что улики против него, поэтому и сознался… Я допрашивал его, он показывает на двух парней, которые вышли из подъезда в тот момент, когда он собирался туда войти.

– Ну да, топор в пакете? – усмехнулся Круча.

– Да, топор в пакете – это уже, конечно, перебор…

– Я не знаю, кто там был, двое, трое, четверо. Виноват Череда или нет, ты с этим сам разбирайся. Мое дело – с себя подозрения снять. Меня Череда не видел, и ладно…

–  Умываешь руки?

– Мне Загорцев – не кум и не сват. У меня и без того дел выше крыши…

– Ну что я могу сказать… Спасибо тебе, Степан Степаныч!

– Ничего, как-нибудь сочтемся…

Степан сдал Сваткову подозреваемого Череду, на этом и закончилось его добровольное участие в розыске преступника. Дальше пусть работает следствие, и без него… А чтобы не путать Сваткова, он не стал говорить ему о подозрительных взаимоотношениях между его военным коллегой и вдовой Загорцева. Да и доказательств их близости у него нет. Пусть Сватков сам копается в корзине с грязным бельем, если это ему надо. А Степан всей этой историей сыт по горло. Такой пласт поднял, что другим не под силу. Не так-то просто было забрать у Сафрона компромат, который тот приготовил на Боярчика. А потом еще вора надо было настроить на волну своей милицейской дудочки. И Череду самолично расколол… Вроде бы все сделал, чтобы найти убийцу Загорцева. И нашел его. Но что-то подсказывало ему – история еще не закончилась…

* * *

Сафрон скучающе смотрел на Боярчика. И руку подал ему небрежно, пожал вяло.

– Что-то ты не ищешь меня, стрелу не забиваешь, – усаживаясь в кресло, насмешливо заметил битовский авторитет. – Я уже загореть успел, в море накупаться, а от тебя ни слуху ни духу… Я так понимаю, тебя полста тонн вполне устраивают?

– Какие полста тонн? – не сразу понял вор.

– Ну, которые Гунявого устраивали…

– Разговор о трех сотнях шел, – озлобленно напомнил Боярчик.

– Это я о трех сотнях говорил, а ты не соглашался…

– Я сказал, подумаю.

– Как ты думал? С педагогом в обнимку? – ошарашил его Сафрон.

– Что?! – холодея, взревел Данила.

Все-таки сдал его поганый мент. Сафрон как та балаболка разнесет весть на всю братву, а если еще и видео с компроматом запустит… Боярчик заскрипел зубами, проклиная Кручу.

А ведь он поверил ментам, связался со Стряпой, пробил всех пацанов и узнал, что есть среди них парень, который видел, кто убил Машу Тихомирову. Рискуя своей репутацией, сбросил ментам информацию, а они вон как за это расплатились…

– Да ты не колотись, я тут ни при чем, – колко усмехнулся Сафрон. – Это все менты, их работа, они тебя захомутали…

– Что-то ты не то говоришь. Какая запись?! Какие менты?!

– Какая запись? Педагогическая поэма, трансвестит Вася и ты в главной роли… Ты на ментов не греши, они мне на тебя не сливали. То есть Круча конкретно не сливал. Он мужик железный, ни перед кем не прогибается. Но в семье не без урода, есть люди, которые меня просветили. Ну и с флешки скачали сам знаешь что… Ты же не хочешь, чтобы братва о твоем педагогическом любовнике узнала?

– Хорошо, пусть будет пятьдесят тысяч, – обреченно склонил голову Боярчик.

– Ну вот видишь, как все хорошо… – расплылся в улыбке Сафрон. – Да не кисни ты, не пятьдесят, а целых пятьдесят пять тысяч буду отстегивать, как-никак больше, чем Гунявому… И никто ничего не узнает. Мир и дружба?

–  Мир.

– А дружба?

Улыбка сошла с лица Сафрона, ее сменил зловещий оскал. На какой-то миг его лицо показалось Даниле скелетным черепом, в глазницах которого ярко горели адские угли… Оказывается, Сафрон владел магией подавляющего взгляда.

– И дружба, – угнетенно кивнул вор.

Он очень жалел о том, что согласился смотреть за городом, который держал этот монстр под эгидой чудовищного Кручи…

Нетрудно уговорить себя сделать то, к чему лежит душа. А если еще и сердце настроено в унисон с ней, то согласие – это фейерверк из множества восклицательных знаков… Но все же Наташа сопротивлялась. Вернее, создавала видимость.

– Ну не надо… Ну зачем?..

А голова откинута назад, и ноги уже подкашиваются от сладко щекочущей слабости. Зато Дима крепко стоит на ногах, он сзади поддерживает ее тяжелое размякшее тело и мнет руками податливую грудь.

Он снова задержался у нее вечером и снова останется у нее на ночь – если, конечно, она не устоит перед его натиском. А она не устоит: слишком велик соблазн.

– Затем, что я тебя люблю, – жарко прошептал на ухо Дима.

– Но сейчас нельзя. Послезавтра сорок дней…

– Еще целый год нельзя. Но я не могу терпеть…

И она уже не представляла, как можно выдержать целый год без человека, который буквально ворвался в ее жизнь. Тем более что грешить они начали давно: в первый раз это случилось еще до похорон. Гена сам по всем виноват: он не ценил Наташу, он изменял ей. А Дима любит ее давно и уже небезнадежно…

– Только недолго, – пробормотала она и целиком сдалась ему на милость.

«Недолго» затянулось до самого утра. Дима не выспался, но к тому моменту как проснулись дети, его уже не было дома. Но прошло чуть больше трех часов, как он появился вновь, с пышным букетом гвоздик в четном числе. Он знал, что в десять утра Наташа отправится на могилу к мужу, и решил сопроводить ее.

– Это глупо с твоей стороны, – с осуждением в голосе, но без раздражения сказала она.

– Но я не хочу, чтобы ты ехала одна… К тому же он уже знает, что