львы в пустыне начинают дрожать! Я, лев избранных, я, шах Аббас, раб восьми и четырех, повелеваю – Рустама, сына собаки, предать не смерти, а позору! Во имя Мохаммета, вечного царя обоих миров!»
В круг ввели облезлого осла, ловко посадили полуобнаженного Рустам-бека лицом к ослиному заду, сунули облезлый хвост в окровавленную руку, обвязали тяжелыми цепями и под улюлюканье надавали ослу пинков.
– О Мохаммет! Пусть Исфахан видит, как я, повелитель Ирана, наказываю не угодных моему брату, царю Михайле Федоровичу! Да исчезнет с земли Ирана Рустам-бек! Даже тень его пусть не останется здесь!
– Велик шах Аббас в милосердии своем! – простонал Рустам, мутным взглядом обводя роскошно убранную площадь.
Получив удар бичом между ушей, осел истошно закричал.
Это развеселило исфаханцев. Насмешки, как пшаты, посыпались на потрясенного бека, от резкого толчка голова его качнулась и поникла. Больше ничего бек не ощущал.
Шах Аббас задумчиво провел по усам, топорщившимся, как у ежа, и на лице отразилось умиление. Вкрадчивым голосом он сказал:
– Мохаммет изрек: «Будьте справедливы, ибо справедливость близка к благочестию». Желание вашего царя и моего брата, Михаилы Федоровича, и мое желание – близнецы. Я наказал преступных беков, ибо так угодно царю Московии, богатому и великому, вознесенному и возможному. Пустъ же ваш царь и мой брат проявит справедливость и накажет тех, что преступили мой закон.
В знак благодарности Тюфякин отвесил поклон, но не слишком низкий:
– Бью челом, Аббас шахово величество, на твоей милости!
Русский князь отлично понял, на что намекает шах, но и виду не подал: он был под защитой государева наказа, от которого не отступал ни на йоту.
Шах Аббас, подняв руки к небу, продолжал:
– Аллах свидетель, царь Гурджистана, стойкий Луарсаб, будет освобожден от мук. И пусть продлится моя дружба с великим царем, сияющим, как луна. А торговля наша да возвеселится!
Челом бил и второй посол. Дьяк же не отводил взора от золотого чана со льдом, поднятого на возвышение, и дивился: лед был милее его душе, чем чан.
На Майдане-шах конюхи в великолепных нарядах отвязывали лошадей – готовилось конское учение. Князь Тюфякин заверял «льва Ирана»: что ему, шаху Аббасу, любо, то и царю Михайле Федоровичу любо, а что ему не любо, то и царю Михайле Федоровичу не любо.
– Преславный великий государь наш и великий князь Михайло Федорович, всея Русии самодержец, с Аббас шаховым величеством как были, так и впредь будут в любви, и в дружбе, и в ссылке. Всему дому персидскому государь царь преж сего хотел добра, а ныне наипаче того.
Дворцовый толмач бойко переводил. Шах Аббас дружелюбно смотрел на посла, и лишь неприметно дергались уголки его губ.
– А как отпустишь нас, послов, – продолжал Тюфякин, – и что прикажешь – то я до его величества донесу. А будет твоя шахская грамота, то и ее, высокую и мудрую, передам. А будет твоя воля отпустить с нами царя Луарсаба, то доставим его в царствующий город Москву, как твою великую милость.
– Хану Эмир-Гюне прикажу снарядить вас! Вот как грамоту закончу, то и отпущу. Иншаллах! По моему посланию, ваш царь и мой брат пожалует вас! А сейчас посол, повелеваю: отдели от своего посольства сокольников, дабы отправились они с моими ханами в Гулаби для сопровождения желанного вам царя гурджи Луарсаба до места, где ты, князь Тюфякин, со своими людьми дожидаться будешь.
Послы вновь челом били шаху.
Через площадь галопом проносились кони-ветры. Немыслимый блеск камней на их сбруе до боли слепил глаза, – словно хвост волшебной кометы зацепил Майдане шах…
Пыль густым слоем покрыла лицо Рустам-бека, брови исчезли, а губы стали серыми. Понукаемый погонщиками осел с трудом передвигал ноги. Окостеневшей рукой бек по-прежнему сжимал хвост осла. Жертву позора, Рустама, на всем пути через Исфахан сопровождали насмешки и оскорбления. Шаровары его изодраны в клочья, плевков было столько, что он уже не ощущал их. Конные сарбазы, окружившие бека, тоже не упускали случая поиздеваться над ним: на перекрестках, гда особенно много скоплялось исфаханцев, неизменно один из сарбазов, свесившись с седла, награждал Рустама подзатыльником, а лихой юзбаши изощрялся в циничных шутках:
– Благодари аллаха, бек! Ты остался с тем, без чего гурии бесполезны для правоверного! Лучше два персика и один шип, чем лавка в Багдаде!
Пройдя мост Поле Хаджу, процессия вступила в предместье Саадат-абад. Справа и слева тянулись глинобитные заборы, людей становилось все меньше: ютившаяся здесь беднота предпочитала не показываться на глазе сарбазам.
Наконец Исфахан остался позади. Пошли рисовые поля, потом потянулись тутовые рощи.
Внезапно процессия остановилась у журчащего источника. Навстречу рысью скакали всадники. Рустам- бек смотрел, мучительно напрягая зрение, и не верил. К нему подходил советник шаха, грозный Эмир-Гюне- хан, за ним телохранители вели горячившегося скакуна и несли богатые одежды.
Юзбаши скомандовал сарбазам, и двое из них бросились к Рустам-беку и сбросили с него цепи, другие выстроились в ряд и отсалютовали ему саблями.
Рустам-бек, не в силах что-либо понять, приписывал видимое шуткам шайтана. Эмир-Гюне-хан наставительно сказал:
– Во имя аллаха, здесь закончился путь Рустам-бека! Во имя аллаха, здесь начался путь Джемаль-бека. Вместе с пылью смой с лица прошлое.
Рустам-бек рванулся к хану, намереваясь приложить к губам полу его кафтана, но советник шаха строго остановил его:
– Остановись, неосторожный бек! Что можно было Рустаму, того нельзя Джемалю! Во имя Аали, выполняй волю шах-ин-шаха!
– Велик шах Аббас!
Рустам-Джемаль наклонился к воде источника и смыл пережитый позор.
И тут, суетясь, цирюльник стал умащивать тело бека лечебным благовонием, смочил розовой водой лицо, а телохранители шаха помогли надеть ему парчовый азям и прицепили к шелковому поясу саблю. Дворцовый конюх подвел скакуна. Рустам-Джемаль, не помня себя от счастья, вложил ногу в узорчатое стремя и плавно опустился в седло; приложив руку к сердцу, он слушал Эмир-Гюне-хана.
– Джемаль-бек, ты особый гонец шаха! Передашь Али-Баиндуру все то, что я тебе скажу, когда мы тронем коней. Не изврати смысл священных слов шах-ин-шаха: царь Гурджистана, стойкий Луарсаб, должен быть освобожден от мук. Да избавит аллах Али-Баиндура от непослушания воле шах-ин-шаха!
– Воля шаха Аббаса священна! – воскликнул Рустам-Джемаль.
– Скачи в Гулаби, не считая времени. Конь твой должен обрести крылья! Знай, крылья царю Луарсабу везут послы Московии. И помни, бек: каждый выигранный час приблизит тебя к Казвину, ты, вместо Булат- бека, будешь его султаном. Так пожелал шах Аббас!
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
– Ай балам! Ба-ла-амм! – хрипло тянул караван-баши, старась подбодрить купцов, уже отчаявшихся увидеть в безбрежных песках хотя бы ту воду, которая возникает и исчезает по желанию насмешливого дива.
Даже семь бывалых погонщиков, вытянув коричневые шеи, жадно впивались воспаленными глазами в неровные гряды барханов, за которыми им чудился оазис: тени пальм и притаенное журчание родника.
Монотонно звеня колокольчиками и устало перебирая кривыми ногами по сыпучему песку, медленно тянулись верблюды, влача за собой бесформенные тени. Густое оранжевое солнце терялось в лиловых далях, и лучи, словно раскаленные копья, оброненные всадниками, усеивали пустыню.
– Иншаллах, мы до мрака достигнем конца мертвой дороги и насладимся прохладой в первом караван- сарае, – с трудом проговорил грузный купец, поднося к запекшемся губам пустой кожаный сосуд.
– Иншаллах! – вздохнул купец с лицом цвета корицы, ощущая во рту солоноватую пыль.
– Иншаллах! – с надеждой повторил юркий купец, полой халата вытирая лоб, высохший, будто корка дыни. – Мы должны скоро услышать долгожданный, как любовный крик, лай собак, если даже назойливый песок засыплет нам… скажу учтиво – уши.
