— Хорошо, заметано, — Эмбер, похоже, рада была ее спровадить.
На следующее утро Кэролин проснулась от боли: усталая правая рука дергалась. Но Кэролин перевернулась на другой бок и проспала еще десять минут, пока телефон на тумбочке не освободил ее из монотонного сна, длившегося последний час.
Кэролин села на постели, сморщила нос — из камина пахло паленым. Хотелось кофе. Перед глазами все еще маячила доска уиджа, увиденная во сне.
Скривившись от боли, взяла телефонную трубку:
— Алло!
— Кэролин, — выпалила Эмбер, — вчера ночью на кладбище во мне вообще ничего не поменялось, а Би Ви на мои вопросы не отвечает. Она мне буквы указывает, но я ей про одно, а она про другое. Сегодня она мало написала… сейчас зачитаю… в общем… это самое: «Ты победила. Ты тоже сгодишься. Мы всегда были не разлей вода…» Это она вам пишет?
Кэролин покосилась на камин, в котором вчера сожгла — или хотя бы опалила — зубную щетку, эпилятор, зубные протезы, бигуди и некоторые другие вещи Би Ви. Щетку для волос тоже. А сегодня она позвонит в фирму и отменит заказ на надгробие. Би Ви не заслужила могилы, которую было бы легко отыскать.
— Мне? — Кэролайн стиснула правую руку в кулак, до боли, до хруста. — А зачем ей писать мне?
— Вы ее сестра-близняшка, она, наверное…
— Эмбер, Би Ви больше нет, с ее смерти прошло уже девять недель.
— Но она вернется, она сделает меня красавицей! Она обещала…
— Детка, она ничего не может сделать. Без нее нам будет легче жить.
Эмбер что-то возражала, но Кэролин задумалась о братьях, чьи лица теперь даже вообразить не может, о племянницах, которых никогда не видела, — наверное, у них уже дети, живут где-нибудь, о своей матери — ее, скорее всего, давно уже нет на свете. Но в мире еще столько людей, а времени осталось в обрез.
Кэролин твердо решила научиться писать левой рукой. А правая пусть себе пишет на воздухе понапрасну — Кэролин только порадуется, ради этого стерпит боль и усталость.
Наконец Кэролин встала, не выпуская телефонную трубку, и прервала Эмбер:
— Можешь вернуть ключи от машины? У меня много дел.
Первое литературное упоминание о Секте встречается в трактате немецкого еретика Якоба Месмуса, который я датировал бы приблизительно 1349 годом. В нем, помимо описания вспышки чумы в городе Брис, говорится, что «несколько горожан видели в этот день две фигуры, мужскую и женскую, которые весело гарцевали в окрестностях города, имея при себе внушающий ужас Нос. Их изгнали при помощи факелов и клубов дыма». Потом, как следует из трактата, фигуры появлялись еще неоднократно, число их менялось: то две — мужчина и женщина, то три — к ним присоединялась фигура ребенка, но неизменным оставалось наличие Носа. Текст сам по себе сильно разрушен временем и довольно путаный, но из него можно понять, что происходило это во время эпидемии чумы и резко прекратилось с последней вспышкой болезни. Правда, есть один смутный пассаж ближе к концу, мол, якобы какого-то «носатого человека видели на колокольне некоторое время спустя», но это скорее относится к необъяснимым явлениям, связанным с погодой.
Есть основания полагать, что Секта зародилась задолго до этого времени: скудные доказательства и краткие упоминания позволяют отнести его к эпохе расцвета Древнего Египта. Есть даже легенда о том, что один из Носов был найден в гробнице Рамсеса II[91], но никаких материальных свидетельств и вещественных доказательств тому не существует.
После трактата Месмуса следы Секты встречаются довольно часто. Фигура с Носом появляется на одном из полотен триптиха Брейгеля[92], несколько фигур — последователей Секты встречаются на картинах Босха[93], что само по себе неудивительно. Интересна история с малоизвестной картиной Огюста Ренуара[94], которую по причине добавленных после деталей считали поддельной: на ней крошечное усмехающееся существо, выглядывающее из-за фигуры ребенка, держит в руках маленький пляжный зонтик, и у этого существа виден искусственный Нос, привязанный к лицу ремешками. Суть истории в том, что девочка, позирующая для этой картины, дочь М. М. Эмбрези, министра, вскоре после написания картины умерла загадочной смертью.
И вот мы обращаемся к настоящему времени.
Здесь я должен заметить, что мой интерес к этому вопросу появился не вчера — я довольно долго собирал материалы и в течение многих лет работал над своей теорией.
Мой интерес к этому вопросу зародился время войны во Вьетнаме. Я тогда был специальным атташе, сотрудничавшим с американской разведкой, и в мои обязанности входило отслеживать и контролировать черно-белые фотографии, приходящие со стороны врага, — это были фотографии, нелегально сделанные в концлагерях, тюрьмах и тому подобное. Я также хотел бы добавить, что в этот период я переживал личную трагедию: моя супруга, остро переживавшая мое отсутствие, завела роман с неким молодым человеком и даже родила от него ребенка. Я искал утешение, с головой погрузившись в работу. И стал замечать на некоторых фотографиях то, что заставляло меня обращаться к ним снова и снова. То там, то здесь, то в самом уголке, то где-нибудь на заднем плане, возле бараков, появлялись фигуры с носом, искусственно приделанным к лицу. Часто фигура принадлежала мужчине, реже — женщине, а иногда ребенку. Впрочем, порой идентифицировать пол и возраст было довольно сложно — многие военнопленные от голода и болезней были так истощены, что половые различия стирались. Часто носившие нос находились возле братских могил — хотя не возникает сомнений, что они были живы.
Я откладывал эти фотографии, полагая, что, хотя мое начальство вряд ли может ими заинтересоваться, в них есть что-то необычное, заставляющее попристальнее к ним присмотреться.
Фигуры эти ассоциировались у меня с неприятными существами с картин Босха, теми, похожими на птичек, у которых на лице фальшивые, напоминающие клювы носы.
Моя коллекция подобных фотографий все росла, а вскоре те, где носы были, стали попадаться чаще, чем те, где носов не было. Я понял, что поскольку концентрация ужаса увеличилась — к тому времени мы стали получать ежедневные тайные донесения из лагерей, где держали пленных американцев и вьетнамских буддистов, — и количество носящих носы неуклонно выросло. На одной из них — я до сих пор храню ее в бумажнике — были запечатлены трое: мужчина, женщина и ребенок. Они шли к разрытой яме, подгоняемые охранниками с автоматами, в длинном ряду с другими, такими же усталыми и потерявшими надежду заключенными, одетыми в лохмотья, еле держащимися на обтянутых кожей костях. А эти трое повернули лица к камере и улыбаются. Кажется, они состоят из одних костей, не люди — ходячие скелеты.
И у каждого — Нос.
Вскоре, однако, дела другого рода увлекли меня настолько, что я забыл об этих фотографиях. Гораздо позже, уже после окончания войны, когда я поселился в Монреале, вдали от моей бывшей жены, ее сына и мужа (которые много путешествовали), я внезапно наткнулся на пачку этих фотографий (упомянутый выше снимок был среди них), и мой интерес вспыхнул с новой силой. Я начал искать другие источники — по роду деятельности я имел доступ к материалам, недоступным обычным людям. И мне стали попадаться фотографии из других регионов, где шла война — там тоже встречались фигуры с носами. Тогда я расширил поиски и обнаружил подобные фигуры на фотографиях времен Второй мировой войны. На одной из таких редких фотографий (к сожалению, утраченной в результате пожара) на митинге в Третьем рейхе
