Учительница.

Мой интерес усилился. Я особенно чувствителен к эмоциональным и психологическим проблемам людей, которые имеют дело с подрастающим поколением. Сам я с детьми как пациентами не работаю — не моя специальность. Но никакой психолог не может практиковать без элементарных познаний в области детской психологии, без понимания детской души — ведь именно из детства проистекают проблемы, которые людям приходится решать во взрослом возрасте. Дети в десять-одиннадцать лет очень ранимы и восприимчивы и могут быть навсегда подранены такой вот учительницей, как та, что сидела за соседним столиком.

Несмотря на весь мой опыт, я не имею права ставить диагнозы направо и налево, поэтому я еще сомневался. Но мои сомнения развеялись в ту же секунду, как она ответила на телефонный звонок. Сначала она говорила довольно мягко — на том конце был, вероятно, кто-то из близких, скорее всего ребенок. От мысли, что у нее, кажется, есть еще и собственный ребенок, у меня упало сердце. Разумеется, меня не удивило, что буквально через пару минут разговора ее голос начал повышаться, в нем появились истерические нотки:

— Ты сделал ЧТО? Я сто раз тебе говорила: никогда, ни при каких обстоятельствах!!! Ты почему не слушаешь? Ты что, глупый? Хорошо, я приеду домой, и мы поговорим!

Если бы она могла со всей силы хлопнуть телефоном об стол, а не выключить его простым нажатием на кнопку — она бы, несомненно, так и поступила.

Глубокий вдох. Глоток кофе.

Она снова вернулась к лежащему перед ней плану урока.

Я опустил голову, уставясь в свои записи. Латте стал безвкусным. Я пытался сообразить, что делать дальше. Я способен помогать людям и делаю это с большим удовольствием (конечно, в том числе и из-за моего детства, тут нет никакого секрета). И знал, что могу ей помочь. Но если бы все было так просто. Часто люди не понимают, что нуждаются в помощи, и даже если им предложить ее — они будут сопротивляться. В другой ситуации я не стал бы торопиться и переживать по поводу мимолетной встречи: я дал бы человеку возможность самому понять, что с ним что-то не так.

Но здесь все было слишком серьезно. Чем дольше я наблюдал, тем больше находил признаков: слишком прямая осанка, абсолютное отсутствие юмора или удовольствия в том, что она делала, неспособность почувствовать вкус напитка, который она пила, гнев, раздражительность, порывистость, с которой она писала…

И глаза.

Они всегда говорят обо всем лучше всяких слов. По крайней мере для меня.

И я решил попытаться.

Я пошел за новой порцией латте и, возвращаясь, уронил на нее салфетку. Извинившись, подобрал ее и с улыбкой сказал, глядя на бумаги на столе:

— Моя подруга учитель. Она ненавидит планы уроков. Просто терпеть не может. Никогда не знает, что с ними делать.

Ей не хотелось, чтобы ее беспокоили. Но даже в ее мире существуют некие правила приличия и социального поведения, поэтому она вынуждена была поднять темно-карие тревожные глаза и ответить:

— Да, это бывает довольно обременительно. Но наш школьный совет настаивает.

Пусть и неуклюже, но все-таки лед был растоплен — у нас происходило что-то вроде беседы.

— Я — Мартин Коубел.

— Аннабель Янг.

— Где вы преподаете?

Оказалось, в Уэтерби в Северной Каролине, примерно в часе езды от нашего Роли, а здесь она на конференции.

— Пэм, моя подруга, преподает в начальной школе. А вы?

— В средней.

Самый неустойчивый возраст, подумал я.

— Она тоже подумывает о том, чтобы преподавать в средней школе. Устала от шестилеток. Я смотрю, вы целиком отдаетесь работе, — кивнул я на бумаги на ее столе.

— Стараюсь.

Я секунду колебался.

— Послушайте, раз уж случай свел нас… Если бы я дал вам номер телефона — вы не могли бы, если это, конечно, вас не очень затруднит, позвонить Пэм — разумеется, если это вас не обременит. Помочь ей советом или рекомендацией. Буквально пять минут. Что-нибудь о средней школе, какие-то ваши соображения.

— Ну, я, право, не знаю… Я работаю в средней школе около трех лет.

— Прошу вас, подумайте. Я оставлю вам номер телефона. Мне кажется, вашего опыта вполне достаточно, чтобы дать ей совет, стоит ли все это затевать.

Я вынул визитную карточку:

Написал «Пэм Роббинс» наверху, рядом с домашним телефоном.

— Я подумаю, чем могу вам помочь. — Она сунула карточку в карман и вернулась к своему кофе и плану урока.

Я знал, что сделал все, что мог. Любой мой следующий шаг показался бы ей настораживающим и мог испугать ее.

Через пятнадцать минут она взглянула на часы — очевидно, конференция, на которую она приехала, должна была продолжиться после перерыва. Она послала мне равнодушную улыбку:

— Приятно было познакомиться.

— Взаимно, — ответил я.

Аннабель собрала со столика бумаги и запихнула в свою спортивную сумку. Когда она встала, мимо проходил подросток и слегка толкнул ее рюкзаком, который болтался у него на спине. Я видел, как ее глаза метнули на него взгляд, который был мне так знаком.

— Господи Иисусе, — прошипела она, — ты просто не умеешь себя вести!

— О, мэм, простите…

Она отмахнулась от бедного ребенка. Гордо прошествовав к прилавку, добавила в свой кофе еще молока, вытерла рот салфеткой, выбросила салфетку в урну и, не оглядываясь ни на меня, ни на кого-либо еще, вышла из кафе.

Я отсчитал тридцать секунд, чтобы она отошла от дверей, и подошел к урне. Глядя в отверстие урны, я без труда увидел то, что ожидал: моя карточка валялась там вместе с салфеткой.

Нужно было найти другой подход.

Ведь я не собирался бросать начатое. Слишком высоки были ставки — для нее самой и для ее близких.

Но теперь требовалось некоторое изящество. Я давно убедился, что потенциальным пациентам нельзя просто выкладывать все как есть: что их проблемы — это не результат детских страхов или неправильных отношений, а нечто, сидящее глубоко внутри, как вирус, и портящее жизнь.

Во времена Средневековья могли бы сказать, что эта учительница одержима, что в нее вселилось нечто и так далее. Конечно, в наше время подход к этому совсем иной, но это не значит, что явления не существует и что можно расслабиться.