– И надолго?
– Надолго.
– И какой же теперь год на дворе? – в голосе девушки прибавилось юмора, но вместе с ним чувствовался и опасно крепнущий надрыв.
– Поверьте, это теперь не имеет особого значения. Собственно, почти никакого не имеет. Теперь все очень и очень изменилось, мы теперь по-другому смотрим на многие вещи, особенно на само время, и поэтому…
Люба изо всех сил скосила взгляд в сторону прозрачного окна, словно там стараясь почерпнуть какую- нибудь подмогу или объяснение. Там ее глазам представилась картина, отнюдь не годная врачевать ее чувства. Над зеленой поляной, что располагалась между больничным корпусом и лесом, завис большой прогулочный геликоптер в виде ладьи с загнутыми кверху носом и кормою. Из его дна протянулась к земле полупрозрачная труба, похожая на аккуратный укрощенный смерч, и было видно, как по нему скользят вниз, намного медленней, чем это могло бы быть под воздействием земного тяготения, человеческие фигурки. Весело размахивая руками, кажется, еще и хохоча.
– Это что, фантастика? – тяжелым голосом, в котором смешивалась брезгливость с истерикой, спросила больная.
Вадим явно затруднялся, что ответить.
– Скажите, что это такое?! Скажите, или я…
Непонятно откуда появился в палате веселый врач и начал с озабоченным видом крутить переключатели на тумбе рядом с кроватью. Голос пациентки почти сразу стал смягчаться, слабнуть, и вскоре она уже счастливо спала.
Врач повернулся к Вадиму.
– Вам помощь не нужна?
Вытирая платком абсолютно мокрое лицо, «жених» спросил:
– Я все испортил, да?
– Нет, что вы. Для первого разговора очень даже ничего. Ни комы, ни обморока. Так, эмоциональный всплеск.
Валерик ждал его на первом этаже в громадном холле со стеклянной стеной, за которой безучастно стоял идеальный лес. Старик сидел в кресле с раскрытой газетой в руках. Проходившие мимо работники центра и посетители поглядывали на него, кто с иронической усмешкой, мол, какой пижон! кто, просто выпучив глаза.
– Документ эпохи? – равнодушно спросил Вадим.
– Ни в коем случае, – бодрый старик шумно свернул газетный лист, – это мы там у себя «в Сахаре», как у вас принято обобщать, затеяли настоящий «боевой листок светской хроники». От желающих понежиться в наборном цеху или поиграть пером, отбоя нет. Кое где ведь и рыцарские турниры устраивают, потом лечи их, а особенно лошадок. А тут полная безобидность. Но это ладно, что ты? Надо сказать, сеанс не затянулся.
Вадим опустился в соседнее кресло, свесил голову набок, рассматривая свое смутное отражение в начищенном до блеска мраморе.
– Не думал, что будет «так» трудно.
– Ну, братец, тут уж я тебя даже и успокаивать не стану. Хочешь иметь чистую карму – терпи. Твой крест.
– Мог бы не напоминать.
– Мог бы, мог бы.
– И потом, как это у тебя в одной куче и карма и крест?
– Да наплюй. Скажи лучше, что она из себя представляет?
Вадим медленно вернулся в вертикальное положение.
– В деле о ней изложено не слишком-то и подробно. Собственноручных документов всего около десятка. Три письма, обрывки записок, квитанции… Кажется, из тихонь. Не красотка, не уродка. Никаких особых способностей, таких в наше время называли хорошистками. Домашняя девочка. Вязание, варение. Да, ты знаешь, я ее толком и не рассмотрел, все за собой присматривал. Сам представлял для себя наибольший интерес.
– Это ты зря, никакие эксцессы с твоей стороны…
– Лучше тебя знаю, что опасаться было нечего, позаботились, но воображению не прикажешь.
Помолчали. Валерик двигал по отдельности бровями вверх – вниз, как бы взвешивая полученную информацию.
– Сколько лет?
– Двадцать два.
– Девственница?
– Да ладно тебе, Валерик!
– Что значит – да ладно!? Это самый корневой вопросец, всю дальнейшую тактику надо строить в зависимости от того, пускала она кого-нибудь себе под юбку или нет. Двадцать два года, тихоня, вязание, если еще и это…
– Иногда мне кажется, ты просто старый пошляк!
