карающей работы. На секунду Капустину показалось, что его будут душить в четыре руки. Но этому черному юмору не суждено было состояться. Женщина впилась в отвороты пиджака кандидата и начала его трясти с огромной силой, которую в обычной ситуации и не предположить в женщине.

– Что ты наделал, негодяй! Что ты наделал?! Так она повторяла многократно.

Кандидат пытался мягко высвободиться из захвата, шепча:

– Алла, Алла, что ты, Алла…

В открытую дверь пялилось сразу несколько лиц, даже не несколько, а целый густой куст. И можно было только догадываться о том, что за мысли рождаются во всех этих головах.

– Что ты наделал, негодяй! Что ты наделал?!

– Алла, Алла, что ты, Алла…

Стараясь не привлекать к себе внимания, чуть ли не ползком начальник службы безопасности покинул поле битвы.

Профессор-изобретатель Сидор Лапузин лежал в двухместной палате, обмотанный бинтами с ног до головы, и смотрел телевизор. На соседней койке располагался капитан Захаров. У него обмотана была всего лишь голова, но он не мог участвовать в просмотре телепередачи, ибо пребывал в беспамятстве.

Выражение лица профессора было пасмурное. У него давно уже ничего особенно и не болело, просто в будущее он вглядывался без всякого оптимизма. Лапузин знал, чьими радениями оказался в одной палате с безголовым капитаном, и ждал скорого и неприятного визита со стороны распорядившегося лица.

А он-то надеялся, что с этой историей покончено. Он расплатился за нее своей шкурой и волосами, но, судя по всему, ему не дадут так просто и тихо отползти в сторону и зализать телесные и интеллектуальные раны.

Пока что он лицезрел на экране физиономию господина городского головы Гнатова. Тот, хмуря трагически брови, объявлял, что выборы в городе Калинове по согласованию с районной, окружной и центральной избирательными комиссиями отменяются. «Нельзя же, честное слово, после таких страшных событий». Дата новых выборов будет назначена особо. А пока «исполнение всех своих обязанностей я беру на себя».

Сидор Иванович тряхнул пультом, словно стараясь сбросить пелену наваждения, нажал какую-то непреднамеренную кнопку. И конечно же на экране появилась физиономия господина Голодина. Он стоял, опираясь обеими крепкими руками на что-то вроде стеклянного бюро, и бросал слова в аудиторию, располагавшуюся перед ним амфитеатром:

– Должен с вами не согласиться, хотя и уважаю ваш возраст и опыт. Ветераны – это наш золотой запас. Но иногда истина дороже. С тем же Сталиным, с тем же Лениным. Зачем Ильичу нужно было нарезать карту родины, деля страну на республики? Да еще с правом выхода. Граница, хотя бы однажды проведенная на бумаге, обязательно потом скажется в жизни. Большевики заложили под страну мину замедленного действия, но дело в том, что если она в принципе может взорваться, то рано или поздно взорвется. А Сталин? Вы его боготворите, и да, он многое сделал. Хороший кризисный менеджер, говоря современным языком. Но почему он, расстреляв Бухарина за его конституцию, саму конституцию не поправил? Почему не выкинул из бухаринской конституции право республик на выход из Союза?

Сидор Иванович попробовал переключить канал, но и на другом была та же картинка.

– И какой комар укусил Сталина в 1936 году, когда он Казахстан из автономной республики сделал союзной? То есть дав ему право на отделение. Только представьте себе сейчас Россию с Казахстаном и Киргизией в составе. Да это настоящая, без всяких скидок, империя. А вы говорите – Сталин. А еще говорите, что все к нам лезут с территориальными претензиями. Я знаю, как это прекратить. Надо самим предъявить такие претензии ко всем соседям.

Кандидат Голодин потряс стопкой исписанных листков. В лице, во всем его облике выражался искренний горячий ораторский энтузиазм. Выглядел он очень убедительно – такому человеку хочется верить, особенно когда плохо представляешь, каков он на самом деле.

– Знаете, что это такое? Это данные социального опроса по поводу сохранения СССР. Помните, при Горбачеве такой проводился? Тогда подсчитали голоса целиком по Союзу. Но это все равно что подсчитать среднюю по больнице температуру. Надо было считать по областям, и тогда было бы ясно, кто хочет остаться, а кто хочет уйти. Если бы в то время хватило мозгов повести такой подсчет, сейчас с нами были бы и Харьков, и Днепропетровск, и вся Белоруссия, и Усть-Каменногорск с Целиноградом и Павлодаром, не говоря уж про Крым. Мысль понятна? Вот эти данные, в моей руке. Я не экстремист, я не собираюсь ни на кого нападать, но пусть те, кто будут садиться за стол переговоров с нами по любому вопросу, знают, что у меня с собой пачка этих листков… Да, молодой человек, говорите.

Встал из публики крупный мрачноватого вида парень. Пока ему доставляли микрофон, вся страна хорошенько его рассмотрела. И угрюмый взгляд, и вертикальный шрам на щеке.

– Почему Россию так не любят все в мире? Или боятся? Андрей Андреевич кивнул как бы в знак благодарности за вопрос, на который ему и самому очень хотелось бы ответить. К ответу на который он очень хорошо подготовился.

– К сожалению, вы правы. Нас на Западе не любят. И если хотите, я вам объясню почему. Мы играем не по правилам. Мы, Россия, не признаем правил Запада, который сейчас правит миром. Весь девятнадцатый и весь двадцатый век мы норовили навязать остальному миру свои представления о том, что хорошо и что плохо. Не получилось. Третью мировую войну, которую еще называют «холодной», мы проиграли, что говорить. Но и тут повели себя не по правилам. Немцы и японцы, проиграв войну, становятся на колени, опускают знамена, и Запад их тут же принимает в свою семью. При всех своих заявленных имперских амбициях, Германия и Япония воевали в конечном итоге за право попасть в «золотой миллиард». И своего добились: решено было, что лучше их иметь среди друзей, чем среди врагов. Россия же, проиграв войну с Западом, лишившись территорий, обложенная контрибуциями в виде процентов по долгам, с разваленной армией и промышленностью, осмелилась не опустить знамен. И опять претендует на место в клубе великих. Это все равно как если бы, играя в шахматы, вы сбили фигуру соперника, а он опять выставил бы ее на доску. Это «ход конем по голове».

Сбоку к Андрею Андреевичу подошла девушка со стаканом чая, он мимолетно ей улыбнулся, взял стакан и сразу отпил половину.

– Нас похоронили, а мы гуляем. Все ждали, что на Запад хлынут эшелоны голодных беженцев из Ижевска и Вологды, а хлынули миллиардеры – скупать их дворцы и футбольные клубы. Представьте себе, что летом сорок пятого года все рестораны на Лазурном берегу были бы заняты офицерами СС с полными карманами долларов. А наши владельцы банков, бывшие генералы КГБ, селятся рядом с принцами Монако – и хоть бы что. За это нас не любят. Запад не выдерживает своих собственных норм поведения, он труслив и неблагодарен. Да за одно то, как Россия позволила разделиться Советскому Союзу, не взорвав ни одной атомной бомбы, откромсав огромные куски своего родного славянского тела ради спокойствия бывших бандеровцев и полувымерших казахов, – за одно это Запад должен сто лет в ножках у нас валяться! А они? Это ненависть животная, иррациональная, не утолимая ничем, кроме самоуничтожения. Вот если бы мы умерли, они начали бы нас жалеть и ставить о нас слезливые фильмы, как про истребленных индейцев. Но Россия никогда не станет резервацией. У нас всегда есть два союзника. Александр Третий говорил, что это армия и флот, теперь это – нефть и газ! Если Господь управит и я окажусь у кормила российской власти, то с помощью этих союзников добьюсь того, чтобы наша страна заняла то место в мире, которого она заслуживает!

– Врет, сволочь, – раздался за спиной у Сидора Лапузина незнакомый голос. Профессор попытался переложиться на подушках, чтобы увидеть говорящего, но гость не стал ждать, когда тот завершит свои инвалидские усилия, сделал несколько шагов и стал в ногах профессорской кровати. Это был Танкер. Один, без телохранителей. Впрочем, в данном обществе они ему были без надобности.

– Врет. Американцы держат его на таком крючке, что он может болтать все что хочет. Куражится как шлюха, которая знает, что в конце концов обязательно даст.

Лапузин тихо, жалобно закашлялся.