меня на плече.
Минут десять все ждали – не вполне даже отдавая себе отчет, чего именно.
Из кабинета доносился голос кандидата.
– Отошла. Ну и молодец. Лови какую-нибудь машину – и в телецентр. Скажешь, наш штаб завален угрозами взрывов, поджогов. Не надо никаких сумочек, Нина! – крикнул Голодин. Капустин сунул руку в карман. Лик и Владиславлев кинулись в кабинет, почуяв неладное. Андрей Андреевич растерянно стоял у стола.
– Там что-то взорвалось.
Он принялся трясти трубку и дуть в нее. Вбежавшие молчали. Всем было понятно: Нина не отзовется.
Трансляция погодных прогнозов прервалась. Глазам телезрителей предстала все та же миловидная дикторша, но выражение лица у нее было напряженное. Она нервно перебирала бумажки, которые ей явно только что вручили.
– Еще одно экстренное сообщение. Только что с нами по телефону связался наш корреспондент.
Капустин сделал несколько шагов назад, глядя в затылок Голодину.
– На Каширском шоссе в районе станции Расторгуево был взорван автомобиль, в котором находилась дочь и руководитель избирательного штаба кандидата в президенты России Голодина Нина Голодина. Пока это вся информация, мы будем выходить в эфир по мере поступления новых сведений, оставайтесь на нашем канале.
Андрей Андреевич медленно сел в ближайшее кресло. Кто-то кинулся за водой для него.
– Был взорван, был взорван, – повторял кандидат. Минут на пятнадцать он впал в прострацию. Взгляд его казался бессмысленным.
Капустин принял командование на себя. На Каширку выехала штабная машина с медиками, постоянно находившимися на первом этаже здания. По всем телефонам во все соответствующие ведомства ринулись запросы.
Очнувшись, шеф начал проявлять явно запоздалую активность:
– Нет, я не могу здесь сидеть! Почему они больше ничего не сообщают? Подгоняйте машину!
– Андрей Андреевич, здесь мы быстрее все узнаем. На месте происшествия Нину вы можете не застать, ее наверняка уже увезла «скорая», – объясняли ему.
Он вынужден был подчиниться – еще и потому, что вдруг плохо стали слушаться ноги. Сел обратно в кресло.
На экране телевизора вновь появилась миловидная вестница беды с очередным срочным сообщением, как бы специально предназначенным для обезумевшего отца:
– К месту катастрофы уже вылетел вертолет МЧС с необходимым оборудованием на борту. В ожоговом центре готовится палата интенсивной терапии.
– Ожоговый центр? Что там случилось, а? Что там, черт побери, происходит?! Она жива?
Кандидату в президенты ответил нестерпимо услужливый телевизор – на сей раз устами очевидца, уже пойманного самым шустрым репортером. Судя по всему, вслед за «Мерседесом» Нины Андреевны следовало сразу несколько папарацци. Они первыми оказались на месте события и произвели первоначальное дознание.
– Смотрю, останавливается, я тут недалеко переходил шоссе. Вышли. Сначала шофер, а потом женщина. Шофер полез под капот, а она отошла, закурила – и тут как шарахнет!
– Так я не понял, она жива?! – кричал Голодин. – Где Кирилл?!
– Он уже едет туда.
– Мне нужно с ним поговорить.
– Мы пытаемся с ним связаться.
– Не связывайтесь с ним!
Это замечание было отнесено работниками штаба на счет нервного состояния шефа.
Весь день происходили всевозможные перемещения различных официальных и просто влиятельных лиц по городу. Журналисты работали целыми ватагами, только их мало куда пропускали.
Примерно через час после взрыва Андрей Андреевич, до некоторой степени овладевший собой и способностью к передвижению, брел по коридору Ожогового центра, полуобнятый за плечо заведующим отделением, который пытался его успокоить. Все не так плохо, все меры приняты, травма довольно тяжелая, обожжено до тридцати процентов поверхности кожи, но такая травма считается совместимой, вполне совместимой с жизнью. Как только состояние больной стабилизируется, можно будет говорить о трансплантации. Сейчас Нина Андреевна без сознания, поэтому нет никакого смысла входить к ней в палату.
– Кожи? Кожи сколько угодно! – Андрей Андреевич оттянул свою небритую щеку.
– Успокойтесь, Андрей Андреевич, успокойтесь, мы сделаем все как следует. Если вы захотите быть донором – очень хорошо.
– А можно на нее посмотреть, глянуть хоть одним глазком, но прямо сейчас? Я изнываю, поймите!
– Понимаю, но это нежелательно. Там совершенно стерильная атмосфера…
– Но вы поймите отца, родного отца!!!
Доктор морщился, но было заметно, что он не устоит.
– Только одно условие.
– Любое условие.
– Вы посмотрите от двери, к Нине Андреевне приближаться не будете, говорить с ней все равно нельзя – повторяю, она без сознания.
– Я понял, понял.
– Очень вас прошу: любые неосторожные действия могут сильно повредить Нине Андреевне. Думайте прежде всего о ней, а не о себе.
– Да, да.
Доктор неохотно вставил ключ в замочную скважину и приотворил дверь. Другой рукой он держал за халат возбужденного отца. И тут произошло самое удивительное. Надо сказать, что в коридоре, кроме Андрея Андреевича и заведующего отделением, не было решительно никого. Кроме разве сестрички, что сидела за столом шагах в пяти-семи от палаты. И вот в тот момент, когда доктор приоткрыл дверь, а Андрей Андреевич потянулся взглядом к кровати дочери, у них за спиной возникла сразу пара репортеров с уже полностью настроенной техникой. Используя эффект подлой неожиданности, они сделали несколько снимков и бросились наутек еще до того, как начальник отделения успел заикнуться о какой-то там охране.
Назавтра газеты вышли с впечатляющими фотографиями.
«Нина Голодина в палате интенсивной терапии».
«Кандидат в президенты рвет на себе кожу, требуя пересадить ее своей дочери».
«Начальник московской милиции отказывается от комментариев».
«Смерть шофера и ожог девушки».
«Глава МВД отказывается от комментариев».
«Кто же выступит с официальным заявлением?!»
«Обугленность кожи – 30 процентов!»
«Реален ли вариант с отменой выборов?»
«Комментарий Владимира Жириновского».
«Толпа студентов пикетирует Центральный ожоговый центр».
«Президент Путин заявил, что это преступление отвратительно и будет раскрыто вне зависимости от того, кто станет президентом России».
«Председатель Избирательной комиссии, понимая всю сложность создавшейся ситуации, не считает возможным отложить день голосования».
И повсюду, во всех изданиях:
Голодин в горе.
Голодин в прострации.
Голодин отказывает говорить.
Голодин отмахивается от телекамер.
