– И все?!

– Пока это на бумаге, это всего лишь любопытно.

– Есть и аудиозапись. Отчетливая, сделанная на лучшей зарубежной технике.

Майор недоверчиво поинтересовался:

– И вы можете мне ее предложить?

– Конечно. За этим я и приехал к ресторану «Суп». Нашел символику: мы с вами сварим отличный супешник. Но я вижу на вашем лице следы недоверия.

– Честно говоря, да, кое-что тут не совсем вяжется. Винглинский беззаботно отмахнулся:

– Все вяжется. Диск я дам вам прослушать прямо здесь, в машине. И вам самому решать: похоже – не похоже. Мой голос вы сейчас имели возможность изучить. Голос Капустина сто раз слышали по телевизору. Майор кивнул:

– Все так. Но непонятно, почему на предательство своего клана в виде публичного выступления вы пойти не можете, а вот так, тайком, обрушиваете его спокойно и цинично.

– Я мог бы не отвечать на ваш вопрос и обидеться. Но отвечу, да вы и сами можете догадаться, что все объяснение – в слове «публичного». Я не публичный человек, а в остальном как раз такой, каким вы меня себе представляете. Что, еще что-то не так?

– Последнее сомнение. И велите шоферу свернуть к Киевскому вокзалу.

– Давайте ваше сомнение.

– Некоторая неравноценность документов. Политический вес вашего намного больше, чем моего.

Винглинский охотно согласился:

– Правильно, в моем документе смерть, а вашем только большие неприятности, может быть, денежные потери. Но это МОИ неприятности, МОИ денежные потери. Представьте, что у вас болит зуб, а к вам приходит человек, больной диабетом. И говорит: я соглашусь, чтобы у тебя прошел зуб, если ты согласишься, чтобы у меня прошел диабет. Разве вы не поймете друг друга? И потом, какой бы я с вас мог бы потребовать доплаты? Хотя надо бы. А то я веду себя не по-бизнесовому.

Майор задумчиво сказал:

– Думаю, вы открыли мне не всю правду.

– Да-а? А вы ждали всю?

– Такое впечатление, что вы не хотите выхода Голодина во второй круг.

– Почему это?

– Для вас это гибель. Этого вам не простят и достанут так же, как Березовского и Невзлина. Вас даже антарктические пингвины выдадут, если потребуется.

– Может быть, вы уже вентилировали обстановку на сей счет среди этих птичек?

– Может быть.

Винглинский стал серьезнее и суше в своей речи:

– Ваше право думать все, что сочтете нужным. Это за скобками разговора. Сейчас важно одно – вы согласны или нет?

Майор почти мгновенно ответил:

– Согласен.

– Будем слушать запись?

– Обязательно.

Труднее всего оказалось справиться с Мефодьичем. Он как шуруп был ввернут в жизнь загородного дома Сергея Яновича и ни за что не хотел выворачиваться. В его же присутствии об осуществлении плана Танкера и говорить было нечего. Старик бы не позволил никаких левых встреч, да еще с бабами. К счастью, выяснилось: у него есть престарелая сестра в Катере, то бишь Екатеринбурге. Сочинили телеграмму, что она при смерти, хочет проститься. Старик убыл с причитаниями. Истопника Володю напоили – он любил это дело, особенно на дармовщинку и в те дни, когда не ожидалось прибытия высоких гостей. А их и не ожидалось, по версии, доведенной до персонала. Повариху вызвали к больному ребенку. Горничная Татьяна в случае необходимости брала на себя исполнение и услуг особого банного рода, так что ей Захаров разрешил остаться, даже выплатил аванс, присовокупив многозначительную фразу:

– Надеюсь, не подведешь!

Пройдет как соучастница – значит, не пикнет, решил он.

После решения проблем с персоналом надо было подумать о гостях. Первый визит – к непосредственному начальству. Шинкарь смотрел на него с вызывающим сочувствием.

– Чего тебе?

– Не мне, а вам.

– Не путай, говори дело.

– Велено передать, что сегодня в восемь вечера вы должны прибыть в расположение усадьбы «Елочка», форма одежды – свободная, о программе будет доложено на месте. Захватите что-нибудь от давления.

Шинкарь успел привыкнуть к подобострастному поведению капитана и теперь был на грани того, чтобы матерно вспылить в ответ на эту запанибратскую болтовню.

– Сергей Янович проведут эту ночь в своем загородном имении.

– Да он в Москве!

– У нас самолеты еще никто не отменял.

– Зачем?

– Спросите у него сами. Велел быть обязательно. Подполковник недоверчиво кусал губы. Что-то ему не нравилось в этой истории. Получалось, что капитан как-то опять вернулся на свой пост в свите Винглинского. Раньше он, как помнится, тоже подвизался в сфере организации олигархского досуга. Непонятно. Капитан протянул ему свою трубу:

– Хотите переспросить? Номер я уже набрал. Подполковник отмахнулся.

– Раз велено, подъедем. – Его примиряла с ситуацией мысль, что он в сауне Винглинского будет гостем, а капитан – просто старшим по обслуге. Разные уровни.

Далее предстояло говорить с двумя сердечниками – кандидатом Тимченко, страдавшим от стенокардии, и влюбленным прокурором. И тот и другой упирались недолго. Все помнили ужас, охвативший их после последней банной встречи с Сергеем Яновичем. Уж так не угодили своим уклончивым стриптизом. Теперь они оба решили отдать субординационно-сексуальный долг в полном объеме. Чего бы это ни стоило. Тимченко не просто взял с собой целую аптеку, но и сделал кардиограмму в медпункте. Кардиограмма, по словам врача, была «неплохая». Ну, бог не выдаст, а пар не съест. Прокурору было еще проще – жена его уехала в командировку. И прокурор решил, что сама судьба дает подсказку: надо!

Чуть было не сорвался самый важный пункт программы – девочки. Здесь не подходил кто попало, нужны были проверенные кадры. Захаров набрал номер Лизы. Абонент недоступен. Абонент Роза доступен, но дышит слишком характерно.

– Розка, ты где? Жду через десять минут у главного универмага.

– Ты что, я на работе!

– Да я слышу, но дело страшное – по пятьсот, поняла, по пятьсот! Тебе и Лизке, найди ее, найди обязательно!

Когда связь прервалась, Захаров с чувством сказал слово, которое мужчины часто говорят в разных ситуациях, связанных с женщинами:

– Сука!

Припарковался у ступенек универмага. Выбрался наружу, закурил, понял, что курить не хочет, до тошноты не хочет. Скомкал сигарету. Опять набрал номер Лизки. Абонент доступен, но, как последняя сука, не берет трубку. Все-таки закурил, чтобы хоть чем-то заниматься, кроме вышагивания взад-вперед по крыльцу. Стены универмага были обклеены предвыборными плакатами. Причем всероссийские политики сплошь и рядом соседствовали здесь с районными. Лаптев рядом с Гнатовым, Тимченко – с Голодиным.