– Мы не собираемся делать из нее Хилари Клинтон.

– И не получилось бы.

– И не надо. Одним хорошим человеком останется больше. Но дело в том, что Алле придется все же чуть-чуть подыграть Андрею Андреевичу.

– Что ты под этим подразумеваешь?

– Сущую ерунду. Пару раз появиться перед телекамерами с отрепетированной улыбкой на лице. Скажем, на предвыборном участке в день голосования. Кандидат такой-то с супругой подходят к урне и опускают бюллетени. Всего несколько раз. У электората, извини за лексику, должно сложиться впечатление, что Андрей Андреевич Голодин…

– Нормальный человек, имеющий полноценную семью. Но это же ложь, Кирилл. Ведь нет никакой полноценной семьи.

Капустин внимательно-внимательно поглядел в глаза спутнице. Не сказал ничего, но так получилось, что Нина вдруг вспомнила свое состояние в начале их разговора, вспомнила Калинов, съемку, свое паническое ожидание ядовитых Кирилловых вопросов, и поняла, что с матерью говорить придется. И говорить не о двух-трех появлениях с мужем на публике, а именно о поведении а-ля миссис Клинтон. Журналюги так и так ведь все раскопают. Мама, конечно, человек порядочный, до сих пор отца, кажется, любит, но все же трудно сказать, на какие жертвы она ради него готова.

– Хорошо, хорошо, Кирюша, я поговорю с мамой. Ничего не обещаю в смысле конкретного результата, но напрягусь.

– В конце концов, Нинуль, это ведь все ради него. Своей корысти мы с тобой не преследуем.

«Как все интересно поворачивается, если уметь правильно повернуть», – подумала Нина, опять отворачиваясь к картине снегопада.

Примерно через неделю после случая с двумя американками Варвара Борисовна Дерябкина, ничего не слыхавшая о жутких событиях на железной дороге, сидела на своем рабочем месте и работала. Варвара Борисовна была пожилая полная некрасивая женщина с собранными в пучок на затылке пегими волосами и в тяжелых мутноватых очках, одетая в коричневое, еще кримпленовое платье. По виду обычная пенсионерка, а на самом деле – одна из представительниц художественной элиты Калинова. Член союза писателей СССР, руководитель литературной студии «Каменный цветок» и главный редактор альманаха «Калиновские самоцветы». В прежние времена она писала повести о пионерах – любителях родной южноуральской природы – и время от времени публиковала их в «Костре» и «Пионере». Пользовалась уважением местного партийного начальства, являлась непременным участником всех городских торжеств, любила походы по школам с затеванием задушевных бесед о смысле советской жизни с учащимися средних и старших классов. Своих детей у нее не было, а стало быть, не было и внуков, так что с крушением прежнего строя жизни она утратила и круг привычного общения. Но духовно выстояла, нашла себя в новых условиях. От прежних властей ей досталась однокомнатная квартира в панельной пятиэтажке, «Москвич- 407» универсал и комната в районной библиотеке, где и базировались вышеназванные «Каменный цветок» и «Калиновские самоцветы».

Студия и альманах очень не походили в своей работе друг на друга. Студия собиралась регулярно каждую среду, порой приходило до двадцати человек – пишущих и интересующихся литературой. Здесь проводились и обсуждения конкретных, только что сочиненных текстов, и дискуссии на общие, как правило, расплывчатые темы. Альманах же постоянно пребывал в состоянии при смерти.

Имелись в наличии всего два полноценных выпуска да верстка третьего, набранная еще четыре года назад и покорно вылеживавшаяся в ящике стола руководительницы в ожидании лучших времен. Идея альманаха питалась такой эфемерной пищей, как финансовые обещания городского руководства. Однако калиновские самодеятельные литераторы были благодарны мэру Гнатову даже за то, что он не отказывался регулярно эти обещания выдавать.

В преддверии выборной кампании упования и чаяния пишущих калиновцев усилились. Все были в большей или меньшей степени уверены, что борющиеся за местный трон политики непременно захотят использовать такой мощный информационно-творческий тандем, как студия и альманах. Ждали чего-то напоминающего золотой дождь. Василий Саввич Гнатов зашел на одно из собраний студийцев, посидел минут десять, очень хвалил «работу и усердие» собравшихся, сказал, что из одного чувства калиновского патриотизма должен поддержать деятелей местной культуры. «Куда же мы без культуры, друзья-товарищи? Мы же останемся без нее безкультурными». И ушел, оставив после себя у присутствующих состояние, близкое к общему ликованию.

Надо сказать, что Варвара Борисовна была хоть и самым заслуженным, но не единственным профессиональным литератором района. Имелись еще два. Два поэта. Один – дикий авангардист, другой – лютый националист. Члены разных союзов российских писателей, одинаково, впрочем, презиравшие «богадельню» Дерябкиной. Оба они также собирались подкормиться на предвыборной ниве.

Авангардист Тальберг дневал и ночевал в окружении Ивана Михайловича Тимченко, директора местного отделения Сбербанка, кандидата в мэры Калинова от партии олигарха. Иван Михайлович, вызволенный пару лет назад Винглинским из какой-то неприятной финансовой загогулины, был предан избавителю телом и душой. Тальберг считал, что либерально мыслящие финансисты должны любить поэзию без рифм и знаков препинания, хотя это в общем-то никем и не доказано. Тальберг делал свои сочинения все более малопонятными, надеясь, что когда-нибудь его оценят и одарят. Пока же его лишь подкармливали – на всякий случай.

Бард-националист Божко подвизался совсем в других кругах. Его чаще можно было заметить на сходках местной братвы, где он создавал «атмосферу» своим хрипатым шансоном. Популярность у него в этих кругах была твердая, но он тосковал от мизерности местных масштабов и не уставал мечтать о том, как из калиновских саун и ресторанов вынесет правду жизни здешних пацанов на широкую российскую сцену. Ему множество раз обещали «прямо завтра» дать денег на запись персонального диска, но все кончалось «сегодня» текилой и девками.

И вот посреди этого переплетения интриг и борьбы самолюбий, тайной и явной, сидела Варвара Борисовна Дерябкина и в десятый раз редактировала верстку третьего номера альманаха «Калиновские самоцветы». Ведь некоторые тексты устаревали морально из-за постоянных изменений в районной и общероссийской жизни. Поступали новые сочинения, настолько актуальные, что было бы преступлением оставить их вне готовящегося выпуска. Некоторые авторы умирали, и тут же вместе с ними умирали их стихи. Но, к счастью, подчиняясь требованиям диалектики, врывалось в литературу племя новое, с горящими жадными глазами. Как было не дать ему место под солнцем?! Варвара Борисовна самозабвенно полировала тело любимого детища, подозревая, что альманах этот может оказаться ее последним высказыванием в лицо обезумевшему миру.

И вдруг она услышала хруст снега за окном.

Варвара Борисовна замерла.

Она никого не ждала сегодня, в четверг, да еще в столь поздний час.

И это не могли быть запоздалые посетители библиотеки, потому что час действительно был поздний.

Здание библиотеки одноэтажно стояло в глубине небольшого, но довольно дремучего городского парка, от ворот которого вела к нему тропка – узенькая, как всякая дорога, ведущая к истинному знанию и творческому озарению.

Шаги приближались.

У студии был отдельный вход. Варвара Борисовна слышала, что шаги, во-первых, не одиночные, во- вторых, какие-то неуверенные, как будто явившиеся не знают, что вход не с фронта, а с торца здания. В другое время хозяйка студии осталась бы абсолютно спокойна, но сейчас, когда все так взвинчены и раздражены… она придвинула к себе телефонный аппарат и спрятала рукопись альманаха в ящик стола. И закрыла ящик на ключ.

Шаги замерли за дверью.

Там мог быть кто угодно. И пьяный Божко с приятелем, явившийся, чтобы отвратительно наскандалить.