лояльного по отношению к гнилой проворовавшейся власти, которую олигарх хотел сменить. А вот поведение городского головы взбесило подполковника. Сколько он ему услуг оказал – больших и маленьких, и сына-оболтуса дважды отмазывал от историй, от которых не всякий смог бы отмазать, а он рожу воротит!

Сразу вслед за приступом бешенства пришла тоскливая мысль о том, что никогда ему не стать начальником управления. Надо было вовремя переходить под руку олигарха. А он все хитрил, выкраивал, с одной стороны, смотрел сквозь пальцы на то, как начинают работать на молодого богатея его, Шинкаря, прямые подчиненные, с другой – изображал независимость, как будто представлял собой воплощенную фразу «За державу обидно». Расчет, переходящий в трусость. Стремление сохранить статус кво при любом исходе выборов обернется неприятностями при любом их исходе. Шинкарь знал фамилию того, кто займет его место в случае победы кандидатуры олигарха. Захаров. И ведь всего-навсего капитан. Ничего, обмаерят. А он, Шинкарь, заранее начавший огораживать для себя должность всего лишь зама как реальную цель, вылетит с позором в участковые. Хоть так, хоть эдак.

Но что теперь делать? Срочно начать предавать Гнатова? С удовольствием бы, но как? С чего начать?

И тут зазвонил телефон.

Подполковник с отвращением повернул к нему свою несчастную голову. Взял трубку. Морщась, поднес к уху. – Привет, коллега!

Голова Шинкаря дернулась как ударенная.

Звонил Захаров. Звонил, как всегда, бодро, весело.

– Я к тебе за помощью, супермайор.

– Чего надо? – прохрипел в трубку Шинкарь. Формально Захаров состоял у него в подчинении, но давно уже взял такой тон, что это он опекает старого товарища, учит уму-разуму, наставляет на путь. Приходилось терпеть – даже при младших офицерах. Стоит ли говорить, что Захарова Шинкарь ненавидел от всей души.

– Я слышал, наши людишки словили двух заграничных девок на поезде.

«Вот оно, – екнуло в области сердца у Шинкаря. – Как распространяется информация! Завтра небось уже и газеты напишут. Прямо Чикаго сраное».

– Словили.

– И что ты с ними нацелен делать?

– С кашей есть.

– Понимаю, закон есть закон.

– Иногда надо поступать и по закону.

– Золотые слова.

– Спасибо, что похвалил.

– Так вот я зачем тебе и звоню: давай я ими займусь. Шинкарь помедлил.

– Что значит «займусь»?

– Как ни крути, такие случаи должны проходить по моему отделу, вот я в официальном порядке и…

– Погоди.

– Чего годить, у меня уже машина под парами. Где ты, говоришь, они сидят?

– На вокзале, в комнате милиции.

– В обезьяннике?

Шинкарь вздохнул. Захаров хмыкнул в трубку.

– Ну, будем надеяться, что там народу не перебор. Так я выезжаю?

Шинкарь медлил. Он никак не мог понять, в чем тут выгода Захарова. Зачем тому его выручать?

– Приму все чин чином, с рук на руки, по бумажкам. Да чего ты менжуешься? Знаю я, что там Босой своей рожей поучаствовал, – улажу. Только это за отдельную плату.

– Какую еще плату?!

– Литр с тебя.

Плата за такую услугу была столь ничтожной, что исполняющий обязанности неуверенно заерзал на месте. Он уже многое понял. Американки эти – не простые американки. Захаров рассчитывает их как-то раскрутить себе на пользу. Вот только вид пользы оставался полной загадкой. Жадность проснулась в подполковнике Шинкаре. А может, это не из беды его вызволяют, а жар-птицу из рук тихонько выманивают? Может, самому исхитриться да и сыграть на американском случае?! Сейчас выпустишь, а завтра локти кусай с плачем.

Но сколько ни вертел в голове Шинкарь эту ситуацию, все никак она из большой головной боли не превращалась во что-то похожее на профессиональную корону.

– Так что?

– Да бери. Только литр не с меня, а с тебя, Захаров. На том конце удовлетворенно крякнули.

– Ну ты и хват, братан, всегда все по-твоему выходит. Захаров положил трубку. Шинкарь остался в полной уверенности, что его обманули, но дал себе слово любой ценой разобраться, в чем именно.

Нина села на заднее сиденье машины и отвернулась к окну. Настроение у нее было паршивое. Ее миссия в Калинове и, беря шире, при Винглинском провалилась. А ведь сколько было прекраснодушных предвкушений, какие красивые намерения! Был момент, когда начало казаться: что-то получается. Маленький человек-женщина зажил с нарастающим ощущением, что приносит большую пользу обществу. И все – черту под хвост. Жизнь взяла грубой рукой за обмотанный вокруг птичьей шеи шарф и приложила тонким остроносым личиком об огромный грубый стол реальности.

За окном крутился, искрясь в проносящихся мимо облаках фонарного света, мелкий сухой легкомысленный снежок. У человека, настроенного не так мрачно, невольно возникла бы искрящаяся праздничность на сердце, но Нина была не готова к метеорологическим подаркам холодной московской земли. Ей бы больше подошел буран или другая какая-нибудь погодная гадость.

Капустин понимал ее состояние. Он сидел рядом и не спешил начинать разговор, хотя именно для этого разговора прибыл лично встречать дочь кандидата в аэропорт. Нина понимала, что разговор предстоит, и представляла всю степень его неприятности. Можно сказать, она даже боялась его, потому что так и не смогла соорудить убедительную версию истории с временным исчезновением из поля зрения в день испытания аппарата «чистой силы». Так уж она была устроена – вдохновение покидало ее, когда от него требовалось созидание вранья.

Что она скажет, когда Кирилл напрямую спросит: а что же там произошло? Сказать правду она не могла. Отлично представляя себе характер своего уже бывшего шефа и его возможности, она понимала, насколько несладко придется голубоглазому молодому человеку в камуфляжной форме, что руководил ее похищением. Хотя расстались они, можно сказать, не по-хорошему, у нее сохранилось к нему неоднозначное чувство. То есть к злости и идейному раздражению примешивалось немного приязни, что ли. В нем она разглядела какую-то человеческую неоднозначность – даже сквозь весь этот выставленный всеми щитами вперед военно-державный патриотизм. Кроме того, она не могла не сознавать, что в данном случае патриотизм был по крайней мере искренен, связан с чем-то важным в душе, несмотря на отвратительный привкус спецслужбизма, который в этой личности ощущался. Потом, в нем было нечто подлинно мужское, способность к поступкам – взял и отпустил похищенную пресс-фифу. Мало ли куда она могла побежать с жалобами! Самым трогательным в этой истории был элемент хорошей русской нелепости: пойти на смертельное дело, на тягчайшее уголовное преступление, чтобы потом кончить все разговором по душам.

Нет, хватит с нее предательств.

Винглинского она, пусть и совершенно невольно, продала. Надо уметь останавливаться и на очень скользкой дорожке.

Но с другой стороны, что отвечать Кириллу?

Вообще-то между ними давным-давно сложилось определенно товарищеское взаимопонимание, хотя Капустин был ровесник отцу. Объединяло их именно отношение к Андрею Андреевичу. В чем-то одинаковое.