Маленький кивнул, поглядел на зеленоглазую, она тоже кивнула.

– Мы сейчас выйдем покурим, шеф.

– Они сейчас выйдут покурят, а мы тут пока сами разберемся, правда, Лаймусик?

– Джо не курит.

– А его зовут не Джо. Или ты всех мужиков зовешь Джо? Так бывает.

– Джо не курит, и это она.

– Так вот эта рыжая – Джо? Ха, да у вас все не как у людей, мужики на мужиках женятся. Ну, это ваше дело. А насчет того, что она не курит… У моего Малыша такая сигара, что она научится.

И вот они стоят в коридоре – Володя Маленький и Джо, в смысле Джоан Реникс. Он держит ее за руки и осторожно увлекает за собой по коридору. Джоан, продолжая улыбаться самым дружелюбным, почти зазывным образом, пытается упираться, удержаться, хватается за шторы на окнах, но стержни, на которых они крепятся, предательски один за другим падают, вываливаясь из разболтанных гнезд.

– Пойдем, пойдем, ну чего ты, все нормально. Я попросил проводуху, она прибрала в туалете. Там чисто, ландышем пахнет. Все сделаем в самом лучшем раскладе.

Улыбка Джоан становилась все более натянутой, а потом сделалась и просто вымученной. Малыш был физически очень сильный человек и постепенно своего добивался. Его очень подогревала мысль, что зеленоглазка не против. К тому же она ему страшно нравилась. Таких баб, сказать по правде, он не встречал даже среди самых лучших шлюх Калинова и Перми. Эх, жаль, на такой и жениться можно было бы, когда б не латышка. К черту белые колготки, это бред, пусть Босой сам с ними разбирается. В голове гуд и какие-то песни, а все что ниже солнечного сплетения ноет – как бы не стрельнуть раньше времени.

Они уже были в тамбуре. Одной рукой Володя Маленький распахивал дверь в чертог любви, другой – изо всех нежных сил держал за талию женщину своей мечты.

– Не бойся, там чисто.

Он досадовал на то, что она сопротивляется, – все же должна понимать, с кем имеет дело, центровее парня нет на сорока станциях ЖД. Но вместе с тем ему и нравилось ее сопротивление, это придавало приключению какой-то другой, необычно волнующий смысл.

Наступил момент динамического равновесия, как сказал бы физик Лапузин. Дверь туалета была распахнута, оттуда несло отнюдь, конечно, не ландышами, Джоан извивалась, ища опору для рук и ног, но с ужасом понимала, что в этой борьбе скорее всего проиграет. А о том, что может последовать дальше, она могла думать только с чувством, намного превосходящим ужас.

Из этого состояния должен был быть какой-то выход.

И он нашелся. И разумеется, неожиданный.

Отрылась дверь купе, где только что велся обстоятельный диалог о роли «белых колготок» в чеченской войне. Из купе на четвереньках, икая, выполз Володя Босой. Следом, решительно шагая по его потной спине, вышла Лайма. Мгновенно оценила ситуацию и в два прыжка преодолела расстояние от купе до тамбура перед туалетом. Володя Маленький понял: кажется, будет драка, но это было все, что он успел понять.

Кирилл Капустин пропустил вперед Андрея Андреевича, и они солидной парой вошли в крохотный лекционный зальчик. Окна его были забраны белыми жалюзи, в правой части имелся едва заметный подиум со стеклянным столом и современными кожаными креслами, угодливыми, как лакеи.

На свободно расставленных в остальной части зала стульях сидели шестеро хорошо и разнообразно одетых мужчин – кто со скучающим, кто с подчеркнуто деловым видом.

Андрей Андреевич и Капустин заняли место на подиуме. Поздоровались. Несколько минут ушло на знакомство. Кандидат внимательно присматривался к людям, которых покупал для того, чтобы они сделали его великим политиком. Среди собравшихся выделялись два американца, присланных господином Шеддером. Они должны были, по общему замыслу, играть роль медиаторов, через которых заокеанские друзья рассчитывали контролировать работу штабного мозга, включая и то, как будут тратиться выделяемые деньги. Сами эти господа, мистер Бэнкс и мистер Парачини, мыслили себя специалистами по русской душе и – как им полагалось по происхождению и роду службы – победителями жизни. Они намеревались не только играть роль постоянно действующих ревизоров, встроенных в фирму под названием «Избирательный штаб А. А. Голодина», но и курировать творческую составляющую общей работы, считая, что в конце концов аборигены сами их об этом попросят, приняв во внимание их опыт и прежние успехи. Оделись они наиболее подходяще к случаю – костюмы, галстуки, улыбки.

Что думали русские члены команды – описывать слишком долго, потому что все они думали разное. По- разному они относились к самому факту своей вовлеченности в эту историю. Кто-то был польщен и осчастливлен – все-таки заработок, положение, возможности. Другие были уверены, что вполне могли бы в ином месте рассчитывать на больший заработок, лучшее положение и более широкие возможности. Даже на участие в деле американских друзей-кураторов аборигены смотрели разно. Одним их присутствие казалось доказательством серьезности происходящего, у других оскорбляло остатки если не патриотического, то профессионального самолюбия.

Андрей Андреевич без всякого энтузиазма смотрел на собравшихся. Ни с кем из них он раньше знаком не был, кроме разве этого парня с красивым восточным лицом, которое он видел таким бледным на Тенерифе. Если и остальные подвержены в гражданской жизни столь же экзотическим развлечениям… Тут кандидат заметил, что один из его будущих сотрудников сидит не как все, а в инвалидном кресле, и у него стало еще кислее на душе. Он попросил, чтобы подняли жалюзи. Это сделал Капустин, нажав кнопку на пульте, находившемся посреди стеклянной столешницы. Светлее в комнате не стало, но освещение неуловимо изменилось. Ели, присыпанные снегом, бледное небо, испуганный дымок, сочащийся из выхлопной трубы огромного автобуса, припаркованного у входа в пансионат. Какой-то мужик в синем комбинезоне, черной чеченской вязаной шапке и с разводным ключом в руке бредет к воротам. Новый Кудеяр выдвигается на большую дорогу.

Американцы переглянулись. Им показалось, что в жесте кандидата прослеживается некий символический смысл: приблизим, дескать, наш разговор к природе, где таится душа народа, который мы собираемся осчастливить.

Русские переглядываться не стали. Почти все они уже не раз видели эту картинку, ибо в последние годы участвовали и в других политических маевках, многие из которых устраивались именно в этом пансионате.

– Итак, – сказал значительно, но дружелюбно Капустин, – вот мы и вместе.

Предполагалось, что заседание откроет парой фраз Андрей Андреевич, но он резонно заявил своему шефу безопасности, что, поскольку встречаются они как раз со специалистами по фразам, он предпочел бы послушать.

– Ты же сам прекрасно знаешь, что никакой выпестованной мысли-программы у меня нет, так и зачем?

Соображение показалось Капустину правильным. К чему вгонять сотрудников в депрессию столь ранним знакомством с истинным уровнем мыслительных способностей их шефа.

– Представьте себе арбуз, – продолжал Капустин, – все косточки внутри него расположены в общем-то врозь, но зато вся влага общая. Другими словами, много разных отдельных мыслей, но результатом должна стать единая сочная сладость победы. Это образ действий нашего будущего штаба. И по-другому быть просто не может. В развитие образа арбуза: глядя на него, мы невольно представляем его разрезанным. То есть в работе штаба предусмотрено наличие некоторых средних по размеру конструктивных элементов. Долей. Вы, собранные в этой комнате, относитесь к одной из таких долей. Назовем ее, допустим, «специалисты по русской душе», «группа креативных разработок» – в общем, как хотите, так и самоназывайтесь. Ваша цель-задача – нащупать те точки, в которых цели Андрея Андреевича Голодина как кандидата соприкасаются со скрытыми струнами той самой пресловутой «таинственной русской души».

– Поэтому мы позвали для этой цели американцев? – спросил Артем Владиславлев, ковыряя ногтем подлокотник кресла.

Бэнкс и Парачини никак не отреагировали на этот выпад, словно не они были тут американцами.