очистки совести, препирается со слесарем, виновником простоя. Теперь всё изменилось: в курилке пусто; пилоставы, считавшие, что они оказывают мастеру снисхождение, подбивая по его просьбе пилы, теперь по своей инициативе стали являться на полчаса раньше, чтобы переставить или подбить пилы и не допустить ни минуты простоя по своей вине. Прогрессивка действовала: виноватому в простое премия снижалась или не выдавалась совсем. Слесаря тоже приходили на полчаса раньше, проверяли станки до начала работы и всю смену ревниво следили за своим хозяйствам. Прежде никто не торопился и каждый ссылался на другого — платили всё равно одинаково и мало, — теперь вся смена: работала одним темпом.

Своей сотруднице Вале я сказал, чтобы она разграфила большие листы бумаги, повесила их в цеху и каждый день проставляла в них выработку сменами и заработок рабочих по разрядам. Дочь нашего рабочего, Валя с удовольствием выполняла поручение: ей тоже хотелось, чтобы ее отец видел результат своего труда. Каждый рабочий перед началом работы взглядывал на показатели, сравнивая заработки и выработку с другой сменой — цифры не только радовали, но и давали зарядку на предстоящий день.

Дня через три после того, как производительность пошла вверх, засуетились парторг, пцредзавкома:

— Надо заключить договора на соцсоревнование между сменами! Необходимо каждому рабочему дать социалистическое обязательство! Заключить индивидуальное соревнование между всеми рабочими!

Изобразив на лице недоумение, я спросил парторга:

— Как вы будете заключать индивидуальные договора, если вся смена выполняет одну норму? Есть ли в этом смысл?

Парторг не понял:

— Как какой смысл? Пусть они, на своих местах, поворачиваются скорее, других не задерживают.

— Им же никакого интереса нет других задерживать: в таком случае каждый сам себя лишает заработка.

— Не в этом дело! — досадливо воскликнул парторг. — Они сейчас несознательно торопятся, а дадут обязательства, поймут, почему и как. А у нас — полная картина…

Я усмехнулся про себя: тебе не картину нужно, а надо, по заведенному партией порядку, сбить с толку порыв людей, оседлать его, присвоить себе, создав представление, что успех достигнут благодаря «социалистическим методам труда». А люди — они и без обязательств, по-своему, отлично понимали, почему и как. На заводе уже шло соревнование, не социалистическое, а простое человеческое. Приходил Комлев, из подсчета узнавал, что не догнал Кудрявцева на 2–3 % — Комлев крякал, теребил бороду:

— Обскакал, леший сухой. А мы подкачали. Ну, погоди, я им ужо нос утру, они у меня увидят, какой такой Комлев есть.

Говорилось это без тени недоброжелательства к Кудрявцеву и в бахвальстве Комлева не было ничего плохого: попросту, в нем говорил здоровый задор человека, сознающего, что он тоже «не лыком шит».

Прежде на наш завод, как на безнадежно отстающий, никто из местного начальства не показывался. Теперь приехал секретарь райкома, прошел с Непоседовым по цехам, поговорил с рабочими, поздравил с успехом. Явился представитель от районной газеты:

— Расскажите, как вы добились успеха? Поделитесь своим опытом с другими предприятиями.

Я опять посмеивался. Сказать разве, что секрет очень прост: отремонтировали котел, привели в порядок оборудование, дали возможность рабочим заработать побольше — вот и вся причина успеха. Но это газетчика не удовлетворит — пусть лучше ему Непоседов или парторг расписывают о «социалистических методах», об «ударничестве и соревновании» и прочей пропагандной ерунде.

После газетчика меня вызвал Непоседов. Он был в кабинете один.

— Кого бы нам в стахановцы произвести? — усмехнувшись, спросил он.

Я пожал плечами:

— Какие же у нас стахановцы, Григорий Петрович? Каждая смена выполняет свою общую норму, работают одинаково.

— Так-то так, — протянул Непоседов, — да райком требует, ничего не поделаешь. Какое может быть предприятие, выполняющее норму чуть не на 200 без стахановцев? Не годится это… По показателям никак нельзя выделить?

— Никак: показатели общие для смены.

— Ну, ладно, я с парторгом и с Долговым как-нибудь утрясу. Найдем стахановцев.

Спустя несколько дней в районной газете появились четыре фотографии наших рабочих, по два от каждой смены. Жирный заголовок на всю страницу и подзаголовки гласили: «Стахановцы лесозавода, передовики социалистического труда»; «Ударники, передового социалистического предприятия района». В статьях расписывалось, что эти рабочие выполняют нормы на 150–160 %.

Статьи и фотографии меня огорчили: другие рабочие выполняли столько же, зачем же выделять одних и этим обижать других? Работают все одинаково, но почему-то четверо удостоились особой славы. Да и какая во всём этом слава, если мы не сделали ничего большего, как добились только более или менее нормальной работы? Зачем же поднимать столько шума? Но «социалистическое хозяйство» не может работать без постоянной пропагандной шумихи, подогревающей настроение, и без хотя бы несправедливого выделения одних за счет других, по принципу «разделяй и властвуй». Все это было уже не производственным вопросом, а областью политики, вмешиваться в которую не приходилось.

Резкий рывок вверх вызвал у меня только одно сомнение: а не повысят нам в будущем нормы, почему получится, что вместо лучшего мы придем к худшему? При случае я поделился своим сомнением с Колышевым. Он успокоил меня:

— Нет, почему же? Нормы у вас обычные, одинаковые для всего Союза, зачем же их повышать? Если по всей лесной промышленности поднимут, тогда другое дело, а у вас одних — нет, не допустим. Завод ваш небольшой, не ведущий, кто на него обратит внимание?..

Месяца через полтора-два шумиха со стахановцами и соревнованиями улеглась, а достигнутое как бы вошло в норму. Непоседов распорядился тщательнее следить за качеством продукции; боясь, чтобы у котла опять не сгорели трубки, ему установили особый режим — обе эти меры немного снизили производительность и удерживали ее примерно на одном уровне: нормы выполнялись на 130 — 135 %. Это обеспечивало рабочим двойную зарплату, а план заводом, так как производственные нормы выше плановых, выполнялся на 150–160 %. Это было отличным показателем, на нем можно было остановиться.

В награду за достигнутый успех Наркомат прислал заводу, для разъездов директора, легковую автомашину М-1. Надо было видеть радость Непоседова! Он давно мечтал об автомобиле — и вот его мечта сбылась. Первое время Непоседой забросил все заводские дела и занимался только машиной. Десятки раз в день обходя вокруг своей «эмочки», он оглядывал её с нежной любовью и ласково поглаживал блестящие крылья, так, как гладят скакунов. Через неделю он научился управлять машиной и получил право на вождение её, как шофер любитель. С этого времени он повсюду ездил только на «собственном» автомобиле.

Больше всего, кажется, ему нравилось гудеть рожком. Трогаясь с места, он обязательно сигналил, как пускающийся в путь поезд; увидев впереди, метров за 200 — 300, человека или курицу, он заставлял рожок разражаться неистовым ревом. Во дворе дома инженерно-технических работников Непоседов приказал выстроить гараж, вскочивший заводу тысяч в пять рублей — зато предмет пылкой любви постоянно был перед глазами Непоседова.

В свободное время Непоседов изредка катал на машине жену и детей и никогда не отказывался от того, чтобы попутно подвезти кассира или главбуха в город, в банк, охотно меняя директорское звание на шоферское.

Трудно сказать, было ли непоседовское увлечение трогательным или смешным. Не умея скрывать свои чувства, Непоседов, открыто радовался машине, как ребенок, получивший долгожданную и занятную игрушку. На заводе посмеивались над Непоседовым, иногда возмущались — занятый машиной, директор со