— Понимаешь, я вчера встретил на Маршалковской Ирену Лильен…

— Вчера? — невольно удивился Малецкий.

— А может, позавчера, я уж не помню! Но это наверняка была она. Не знаешь, что с нею?

— Понятия не имею, — ответил Ян.

Поскольку в конторе в самом деле работы не было, Волянский решил вытащить Малецкого позавтракать вместе. Он был любитель поесть и выпить.

— Ну, прошу тебя! — стал уговаривать он, когда Малецкий отказался.

Малецкий не хотел идти, ссылался на то, что занят. Вышли они вместе, но у площади Спасителя распрощались. Волянский остановил проезжавшего рикшу.

— Ну, не надумал? — еще раз обратился он к Малецкому. — Садись, ей-богу, стоит обмыть такой дивный день, да к тому же Страстной четверг.

— В другой раз! — ответил Малецкий.

Волянский рассмеялся.

— Была бы честь предложена. Ну, воля твоя…

Он сказал рикше, худосочному, бледному парнишке, адрес модного в военное время заведения на Мазовецкой. Паренек кивнул и, приведя в движение тяжелый свой велосипед, сгорбившись, с усилием направил «экипаж» с удобно развалившимся впереди господином, по Маршалковской улице.

В той стороне, над Саским Огродом, висела тяжелая, набухшая тьмой туча дыма. Некоторые прохожие останавливались на тротуарах и смотрели в том направлении.

Малецкий перешел на другую сторону улицы к трамвайной остановке. Он решил, воспользовавшись свободным временем, поехать в Мокотов к супругам Маковским.

Дом, в котором жили Маковские, находился почти в самом конце Пулавской улицы, в районе дальней застройки Мокотова. Это был большой современный кооперативный дом, и только ряды широких окон как-то разнообразили его гладкую монотонную плоскость.

Малецкий помнил номер квартиры Маковских, однако остановился в подворотне, чтобы там, по списку жильцов, сориентироваться, какой этаж ему нужен.

В тот же момент из будки выглянул дворник.

— Вам к кому? — спросил он с варшавским акцентом.

— К Маковским, — объяснил Малецкий. — Какой это будет этаж?

Дворник, невысокий, хмурый мужчина лет под пятьдесят, внимательно посмотрел на него.

— Там, в семнадцатой, нет никого! — буркнул он.

— Вышли? — огорчился Малецкий.

Однако тут же вспомнил, что с Маковскими жила ее мать, старая, больная женщина, которая по причине острого ревматизма крайне редко выходила на улицу. Он спросил о ней.

Дворник пожал плечами.

— Я же говорю вам, нет их никого.

И чуть погодя неохотно разъяснил:

— Квартира опечатана, незачем туда идти!

Малецкий вздрогнул.

— Как это?

— А так, обыкновенно.

— Что случилось? — пытался узнать он. — Когда?

— А еще вчера ночью, — ответил дворник.

Малецкий задумался. Судя по всему, арест семейства Маковских был тесно связан с тем, что приключилось с Иреной во вторник. Агенты, видимо, остались недовольны скромным шантажом, хотели повторить его, а обманувшись, воспользовались случаем, чтобы без труда выслужиться перед своим начальством в гестапо. Малецкий, однако, хотел бы убедиться в этом. Но в ответ на его дальнейшие расспросы дворник лишь пожимал плечами и исподлобья окидывал его весьма красноречивым, хмурым взглядом. Он явно не доверял ему, возможно, считал шпиком, это было очевидно. Малецкому пришлось довольствоваться услышанным. Наконец, сопровождаемый до самых ворот неприязненным взглядом дворника, он с ощущением стыда вышел на улицу и побрел к затянутому дымом городу.

Примерно на середине Пулавской улицы Малецкий стал свидетелем такого происшествия.

Пулавская в этой ее части была с левой стороны застроена старыми развалюхами, покосившимися деревянными домишками. Жила в этих мрачных норах сплошь беднота в грязи и нищете несусветной. Это тем более бросалось в глаза, что на другой стороне улицы, справа, высились светлые чистые современные здания. На задах лачуг тянулись убогие огородики, в основном картофельные, в эту пору еще серые, невскопанные.

И вот, с той стороны Малецкий услышал вдруг вопли. Он остановился. И с ним вместе несколько прохожих.

За маленьким, согнутым в три погибели оборванцем гналась по картофельным участкам толпа улюлюкающих ребятишек.

— Еврей! Еврей! — слышались звонкие детские голоса.

Они мчались целой оравой, забрасывая беглеца камнями и комьями земли. А тот, видимо, бежал уже из последних сил. В какой-то момент он хотел было свернуть в сторону, но оттуда со свистом и воплями уже спешила другая ватага. Тогда он бросился в сторону улицы.

Маленький, чернявый, в лохмотьях, сквозь которые просвечивало сине-желтое худосочное тельце, он стремительно выбежал из-за хибарки прямо на тротуар, но улица, трамвай, который как раз проезжал мимо, группы неподвижно стоявших людей, ошеломили его, и он на мгновение остановился. Это его погубило.

С расстояния каких-нибудь четырех-пяти метров к нему направился молодой высокий немецкий солдат. Ребятня, должно быть, увидела солдата еще издали и тут же словно испарилась. Кое-кто укрылся за домишками и оттуда выглядывал украдкой.

Но маленький еврей заметил приближавшегося солдата только в последнюю минуту. Он вздрогнул, втянул голову в острые свои плечики, но бежать уже не пытался. Неподвижными, широко раскрытыми глазами смотрел он на здоровяка немца. Он не крикнул и не сопротивлялся, когда солдат схватил его, как щенка, за шиворот и, отогнув ему голову назад, заглянул в лицо. Уставился на него застывшим, невидящим взглядом.

— Еврей? — спросил немец спокойно, без всякого гнева.

Малыш ничего не ответил. Тогда солдат, одной рукой все так же держа мальчика за шиворот, другой вынул револьвер и, не целясь, выстрелил дважды, раз за разом.

А дом, в котором жили Малецкие, с раннего утра был охвачен предпраздничной суетой.

В квартире Осиповичей на третьем этаже громко толкли что-то в ступке. Слуга Замойского Владек выколачивал перед домом ковры и килимы, а Пётровская в подвернутой до колен юбке мыла окна и драила подоконники. Вацек Пётровский носился босой по двору и, размахивая сосновой веткой, выкрикивал что-то невразумительное. Вскоре появился и Стефчик Осипович. С минуту он стоял в дверях и, жуя ломоть хлеба с маслом, внимательно наблюдал за своим другом. Потом внезапно одним прыжком спрыгнул с лестницы и, по странному своему обыкновению, подражая кенгуру, принялся скакать вокруг Вацека. Чуть погодя вниз сбежал его отец, доцент математики, бледный, худой, с безумным взглядом. Вспугнутый стуком ступки, он с книгой, тетрадкой и карандашом устроился было между елочек. Однако не успел он сесть там и углубиться в работу, как его настигли вопли юного Пётровского. Нацепив на голову платочек — солнце сильно уже припекало, — доцент рысью помчался в сторону песчаного поля за домом.

— Вацек! — крикнула из окна Пётровская. — А ну, заткнись! Порки захотел?

Малыш, перепуганный, присел на корточки. Но быстро пришел в себя. Едва Пётровская, сверкая белизной своих огромных икр, нагнулась над миской с мыльной водой, как он пронзительно взвизгнул, вскочил и, размахивая веткой, с воем понесся на улицу. За ним помчался вскачь Стефчик Осипович.

Теперь вниз сошел еще заспанный, в распахнутой рубахе Пётровский. Лениво потянулся, зевнул и, пригладив ладонью густые, встрепанные волосы, подтянул спадающие штаны. Одновременно посмотрел в сторону балкона Малецких. Он был пуст, окна заслонены темной шторой.

Пётровский еще раз потянулся и сошел со ступенек.

— Слушай, старуха! — Он стал перед окном. — Дайка сигаретку.