стояли (правда, подержанные) косилка и прицепные грабли. И кроме этих признаков благополучия мы су мели завести в банке счет, на котором значилось около трехсот долларов. Ободренные собственными успехами, мы решили ковать железо, пока горячо, и считали, что, если мы воспользуемся обилием воды и не упустим ее, в наших капканах скоро будет множество ондатр. Я расхрабрился и принял мгновенное решение: нужно нанять работника.

При покорении новых краев или при освоении целинных земель женщины нередко работали плечом к плечу с мужчинами. Я знаю, что без Лилиан, которая делила со мной радости и невзгоды и вносила в мою жизнь то, что может внести только женщина, никогда не осуществились бы мои чаяния и мечты об орошении заброшенного края.

Но всему есть предел. Раньше я чинил все плотины с помощью Лилиан, но теперь я мог нанять индейца за два доллара в день и харчи. Мы могли выдержать такие расходы около шести недель. Я рассчитывал, что за этот срок двое мужчин могут притащить достаточное количество грязи и восстановить несколько плотин.

Когда я изложил свой проект Лилиан, она сердито топнула ногой и заворчала:

— Шесть недель жалования и харчи индейцу составят расход в восемьдесят долларов наличными. За эти деньги мы могли бы, — тут она обвела взглядом хижину, — купить еще мебель и столовый сервиз, о котором я давно мечтаю.

— Зачем нам сервиз? — улыбаясь, мягко возразил я. — Мы уже много лет едим из эмалированных тарелок и пьем из эмалированных кружек, и это нам ничуть не повредило.

— Ты ничего не понимаешь, — отрезала Лилиан.

— Конечно, я понимаю, — ответил я и затем сказал более серьезно: — Не годится, чтобы ты копала грязь теперь, когда у нас достаточно денег, чтобы заплатить за это кому-нибудь другому. И кроме того, перед нами скоро встанет еще одна проблема.

— Проблема? — Лилиан нахмурилась. — Какая проблема?

— Обучение Визи, — спокойно ответил я и подождал, пока Лилиан обдумает это.

В этом году двадцать восьмого июля Визи должно было исполниться шесть лет. Даже мысль о том, чтобы отправить его в школу и оставить жить у чужих людей, была непереносима ни для меня, ни для Лилиан. На много миль от наших владений не было никаких школ. Жизнь в лесных дебрях настолько спаяла нас тро их, что нельзя было представить себе жизнь без одного из нас.

В пять лет Визи мог расставить ловушку и поймать зайца так же мастерски, как и я, ибо лес был для него своего рода школой. А расставить ловушку было делом, требующим осторожности, внимания и сноровки. Вот почему я прежде всего научил сына этому. Такое занятие развивало его сообразительность, стимулировало его инициативу и давало пищу его уму. Он нередко следовал за мной по пятам, когда я отправлялся на охоту, и часто его острый взгляд замечал оленя раньше, чем я. «Смотри, папа, олень!» А затем уже я сам видел зверя, лежащего неподвижно, прижав морду и шею к земле, как часто делают олени, надеясь, что охотник пройдет мимо.

Простые повседневные занятия в лесу уже наложили отпеча ток на его характер. Он никогда не просил меня или Лилиан помочь ему в том, что он мог сделать сам. Лилиан уже не приходилось самой наполнять ящик для хвороста, когда я задерживался дотемна на охоте. Это делал Визи, хотя он мог одновременно притащить лишь несколько палочек. Если, играя у озера, он вдруг бежал оттуда к дому, чтобы сообщить нам, что только что видел на берегу волка или лося, мы знали, что там действительно был волк или лось. Визи никогда не лгал, — возможно, потому, что у него никогда не было к тому нужды.

Почти самостоятельно он научился складывать по буквам некоторые простые слова из книжки и понимал их смысл. Если он еще не умел писать — до этого, несомненно, оставался один шаг. Я много думал о том, как дать ему приличное образование, и пришел к выводу, что нам с Лилиан надо попытаться самим учить его и посмотреть, что из этого выйдет.

В Англии я перешел от гувернантки в детский сад, из детского сада — в школу. Я изучал латынь и химию, алгебру и тригонометрию и прочие предметы, которые проходят в учебных заведениях. Но мое воображение обычно уносило меня далеко от книг, лежащих передо мной на парте. И стоило мне усвоить какой-нибудь глагол или уравнение, как я тут же забывал их. У Лилиан не было возможности получить систематическое образование. В одиннадцать лет ее отправили в поселок Сода-Крик, за сорок миль от Риск-Крик. Там она жила у родственни ков и каждое утро ходила пешком в школу, находившуюся за три мили от Сода-Крик. В этой школе, занимавшей единственную комнату деревянного дома, кроме Лилиан училось еще девять ребят. В четырнадцать лет она перестала ходить в школу, но за три школьных года она научилась прилично читать, прилично писать и усвоила сложение, вычитание, умножение и деление. Все, чему она научилась в школе, она помнила очень хорошо. И мы решили, что, если мы соединим то, что я забыл, с тем, что она помнила, нам незачем будет отправлять Визи в школу и разбивать нашу крепко спаянную семью.

— Мы начнем немедленно, — сказал я Лилиан, — и купим карандаши, тетради и учебники. Теперь ты принесешь гораздо больше пользы, наблюдая за занятиями Визи, вместо того чтобы помогать мне чинить плотины.

И вспомнив о сервизе, я пообещал:

— В марте я собираюсь поймать в капканы четыреста ондатр, и я уверен, что так оно и будет. С выручки я куплю тебе самый красивый сервиз из тех, что описаны в каталоге.

Молиз был не темней и не светлей любого чилкотинского индейца. Что касается его возраста, то для нас так же трудно было определить его, как возраст любого человека его племени. Когда белый пытается определить возраст индейца, он в лучшем случае ошибается только на десять лет.

Молиз и его жена Цецилия иногда приходили ранней весной к истокам ручья Мелдрам ловить рыбу- скво, идущую вверх по течению на нерест. Белый человек с презрением отвернул бы нос от такой костистой пищи, а чилкотинский индеец с удовольствием съедал рыбу-скво вместе с костями весной, когда оленье и лосиное мясо было постным и твердым.

Весной 1935 года Молиз и Цецилия снова захотели отведать рыбу и пришли за ней к ручью. Они расставили сети в миле от нашей хижины. Я узнал об этом по звону колокольчиков на их лошадях. В тот же вечер я отправился к ним.

Внешний вид их бивуака был так же хорошо мне знаком, как и запах, распространявшийся оттуда. Под сосной была расстав лена маленькая палатка размером приблизительно в восемь на десять футов. Парусина палатки из белой стала от времени грязно-серой. На ней было немало заплаток, но все же кое-где она уже не защищала от дождя. Неизбежный костер горел перед палаткой, а позади нее был разложен еще один, и над ним стоял густой дым. Над вторым костром на решетке из обструганных сосновых палочек лежали десятки рыб-скво со вспоротыми животами. Рыбы были уложены животами вниз, в сторону дыма. Запах, исходивший от бивуака, был запахом копченой рыбы. Цецилия также была позади палатки. Она со стоическим терпе нием очищала от шерсти шкуру недавно убитого оленя. Оленьи шкуры лежали повсюду. Все они (кроме той, над которой трудилась Цецилия) были давно сняты с оленьих туш.

Молиз улыбнулся мне, когда я подошел к палатке, и, согнув свою искалеченную спину, присел на оленью шкуру у костра. Два верховых седла валялись в беспорядке на одеяле из оленьих шкур, а на расстоянии нескольких футов тоже на оленьей шкуре лежали два вьючных седла. Я знал, что если бы заглянул в палатку, то увидел там оленью шкуру, разостланную вместо простыни на матраце из веток, а в центре палатки на пыльном полу — еще одну оленью шкуру, на которую ставилась еда, когда было слишком холодно, чтобы есть на открытом воздухе. «Что делали бы индейцы без оленей?» — подумал я.

Бросив Молизу отрывистое «алло», я тоже присел у огня и сделал вид, что все мое внимание поглощено костром. Когда имеешь дело с индейцами, поспешить — значит потерпеть неуда чу. После почти двухминутной паузы я сказал:

— Твоя много рыба лови?

— Много. — Молиз похлопал себя по животу. — Рыба чер товски хороший!

— Сколько времени твоя живот рыба кушай довольна? — спросил я.

Молиз поковырял в зубах.

— Два-три день рыба кушай, потом моя и жена рыба долго хоти нету.

Пора было переходить к делу.

— Твоя хоти поймать работа на пять-шесть неделя? — как бы между прочим, небрежно спросил