Разговор в гостиной вращался вокруг одной и той же темы — погода. Ковбой, пытающийся отогреть ступни ног у печки, сказал:

— Господи, вот уже месяц, как я хожу с замерзшими ногами.

Охотник за дикими лошадьми, с нетерпением ожидающий ослабления морозов, чтобы снова выслеживать коней на Лысой Горе, присовокупил, что «этот проклятый край катится в преис поднюю». Он был сутул и низкоросл, с кривыми от верховой езды ногами.

Игнорируя богохульное ворчание ковбоя и охотника, священник рассказывал нам с Лилиан о собственных невзгодах. Он должен был уже неделю назад попасть в резервацию, расположенную к западу от торгового центра, но жестокие морозы последней недели задержали его в Риск-Крике. Он ждал индейца с лошадьми и санями, который давно уже должен был приехать за ним. Но наверное, этот индеец решил, что душа его не станет порочней от того, что он подержит своих лошадей в конюшне, пока не ослабнет мороз.

Пара бродячих скупщиков пушнины играла за столом в покер на крупные ставки с китайцами. Три индейца-зверолова, появив шиеся в дверях лавки, некоторое время наблюдали за играющими, а затем достали замасленную колоду собственных карт и стали играть в очко. Я следил за игрой и наконец пришел к заключению, что китайцу везет. «Надеюсь, — подумал я, — что он их как следует обчистит». Я никогда не любил скупщиков пушнины.

Торговец сидел в конторе, манипулируя своими финансовыми документами.

Он взглянул на меня, потирая руки, по-видимому, в ожидании выгодной сделки.

— Я думал, что вас всех уже нет в живых, — весело приветствовал он меня.

— Был момент на Равнине Озерных Островов, когда мы действительно чуть не погибли, — не без горечи ответил я.

После длительной паузы торговец сказал:

— Чертовски холодная зима. Напоминает зиму, когда замерз бедняга Джо Иснарди. Кажется, это было за год или два до того, как ты приехал из Англии. Тогда еще не было сухого закона, и у меня здесь был бар. — Он сдвинул брови, как бы с трудом стараясь восстановить в памяти события прошлых дней. — Было сорок пять градусов мороза, когда Джо отправился дальше на восток в санях с упряжкой. За пару миль отсюда его стал дони мать мороз. У него в санях был ящик с шотландским виски, и, чтобы разогреться, он открыл бутылочку. Похоже, что пара глот ков не помогла ему согреть даже кисти рук, не говоря уже о внутренностях, и он еще раз приложился к бутылке. Через некоторое время он привязал лошадей, присел на бревно и стал лить виски себе в глотку. Так его и нашли через неделю на бревне, одеревеневшим от холода, с наполовину недопитой бутылкой в руках. Две пустые бутылки валялись на снегу.

— А что сталось с лошадьми? — полюбопытствовал я.

— А ты как думаешь? — буркнул он. — Они околели и отправились на небо. Там они счастливо пребывают до сих пор.

После упорной получасовой торговли я продал наш скудный запас пушнины и получил за нее товаров на сто семьдесят долларов. В лавке не было наличных денег, и нам пришлось обме нять каждую из наших шкурок на предметы и продукты, в которых мы нуждались.

Мы прожили в Риск-Крике три дня. Лошади отдыхали, а мы говорили о погоде со случайными собеседниками, просматривали почту и с нетерпением ждали, когда потеплеет и можно будет отправиться домой без риска замерзнуть в пути. И наконец на четвертый день при терпимой минусовой температуре мы сказали «прощай» торговому пункту и после тридцатичасового путе шествия с одной ночевкой в пути вернулись в нашу хижи ну.

Вот уже более двух дюжин раз встречали мы рождество у ручья Мелдрам. Но когда я припоминаю их все, мне кажется, что рождество, проведенное на Равнине Озерных Островов в санях при температуре — 40°, когда мы пользовались радушным госте приимством Джонни Красный Камень и его толстушки Лизи и уплетали жареного лося у полыхающего костра, было самым лучшим из всех.

Молиз был горбат. Он не родился горбатым. Как говорили индейцы, он сломал позвоночник, когда ему было четыре года. Упавшая лошадь подмяла его под себя. Природа, а не хирурги ческое вмешательство по- своему поправила сломанный позвоночник, и через некоторое время Молиз снова стал ездить верхом. Но природа не могла полностью скрыть следы своей работы: горб будет на месте и когда Молиз отправится в свой последний путь.

Для меня Молиз памятен тем, что он был у нас первым нанятым работником. Несмотря на деформированный позвоноч ник, именно Молиз помог мне бороться с наводнением и обуздать воды здешнего края весной 1935 года.

Ранней весной 1935 года реке Фрейзер и ее притокам угро жало наводнение. Плотный снег в полтора метра глубиной покрывал места, расположенные на трех-четырех тысячах футах выше уровня моря. Снежный покров толщиной в девять-десять футов лежал на высоте шести тысяч футов и выше. Возможность возникновения стихийных бедствий зависела от того, когда и как будет таять снег. Обычно весной талый снег с более низких мест стекал в реку по крайней мере на три недели раньше, чем начиналась оттепель наверху. Но в тот год была необычно поздняя весна, и таяние могло начаться на разных высотах одновременно. И тогда в разливах реки Фрейзер, где она медленно течет среди пахотных земель, вблизи устья, вода может выйти из берегов и затопить фермерские участки, отвоеванные у реки, если дамбы, построенные людьми, окажутся недостаточно надежными.

Угрожающим была не только глубина выпавшего снега. В ре зультате декабрьских и январских морозов в водоемах образовалось избыточное количество льда. Если поток воды недостаточно глубок, его течение прерывается при температуре — 45°, и про мерзшая насквозь вода образует нечто вроде маленького ледяного поля. Затем, когда у ледяной пробки скапливается достаточное количество воды, поток пробивает себе путь сквозь лед, а несколько ниже опять замерзает, скованный морозом. В ручье или в реке к весне может образоваться целая серия наледей на небольшом расстоянии друг от друга. И когда во время половодья эти ледяные «поля» начинают таять, избыток воды может затопить берега.

Но весной 1935 года большое наводнение миновало наш край. В начале мая оттепель наступила в более низких местах и ручьи талого снега устремились в Тихий океан. Потоки с гор потекли лишь в начале июня. Их воды не были избыточными для реки Фрейзер. Дамбы, защищающие фермерские земли, не пострада ли, и люди спокойно трудились на полях, когда-то отвоеванных у реки, а вдоль укреплений катился полноводный поток, никому не причиняя вреда. Эти поля уже полстолетия не заливала вода. За это время дамбы были увеличены и укреплены, и за ними простирались тысячи акров почвы, покрытой травой и засеянной злаками и овощами. И все были уверены, что река Фрейзер никогда не сможет разрушить прибрежные укрепления.

Для нас избыток воды был даром небес. Обилие снега, разру шившее наши надежды на удачную ловлю зверей зимой, дало нам возможность восстановить еще немалое количество бобровых запруд. Такая возможность могла не повториться в течение нескольких лет.

В начале мая каждая канава, каждый овраг бурлили водой, сбрасывая талый снег в ручей Мелдрам. Мы могли не беспокоится о скотоводах и их ирригационных каналах. В ручье было больше воды, чем требовалось для орошения всех полей у устья реки. Ручей стремительно несся вперед мутным полноводным потоком через разрушенные бобровые плотины, через заброшенные озера, нигде не замедляя свой бег, как бы схваченный неудержимым стремлением поскорее слиться с рекой.

Кроме нескольких восстановленных нами плотин, не было ни каких сооружений, которые могли бы сдержать поток и сохранить избыточное количество воды. И если вода была не нужна ни земледельцам, ни реке, ни океану, то кое-кто нуждался в ней. Это были мы. Пять лет мы мечтали о такой возможности, и, наконец, мечта осуществилась. Мы могли «закрыть ворота» на обширных болотах, напитать влагой их «промокашки» и наполнить «блюдца» так, чтобы вода полилась через край.

За пять лет, прожитых у ручья, наше благосостояние заметно улучшилось. В избушке был дощатый пол. Мы смогли заменить деревянные обрубки, служившие нам стульями, более изящной мебелью. В сарае