Все были озабочены приготовлением ужина, работы было по горло, только лишь музыканты, которые несколько опоздали, сидели и грустили, жадными глазами осматривая все, что стояло на столе, особенно поросенка и горы пирожков с капустой и мясом.

Огромный малый с рыжей копной торчащих, как у абиссинца, волос, стоял, подперев широкой спиной стену, держал наготове аккордеон, нетерпеливо посматривал на входную дверь, не идут ли знатные гости. Ему, главному закаперщику, нельзя прозевать момент, когда гости появятся на пороге, чтобы ударить «туш», показать, на что он и его мини-оркестр способны. Неподалеку от него стоял юноша с густыми бакенбардами, какие в прошлом веке носили швейцары.

Задумчивые черные глаза скрипача смотрели в разные стороны Маленькое изможденное лицо с залихватски закрученными козацкими усами делали его очень забавным. Он стоял, опершись на скрипку, как на палку, и жадно смотрел на богатый стол, на разнокалиберные бутылки и то и дело облизывал пересохшие губы.

Жаль было парня. Его так тянуло к столу, что казалось – несмотря ни на что он вот-вот швырнет свою скрипку и метнется к столу.

А сервировка, между тем, близилась к концу. Суета, царившая в столовой и на кухне, начинала утихать.

Предстоял главный смотр стола перед приходом гостей.

Все замерли на своих местах. Профессорша Изабелла сейчас начнет обходить со всех сторон стол, учинять смотр закускам.

Не зря люди говорят, что дураку половины работы нельзя показывать. Ему нужно показывать все уже завершенное.

Когда профессорша оглянула своими ясными глазами сервировку стола, поросенка в окружении помидоров, огурчиков и прочих овощей, не говоря уже о зелени: петрушке, морковке и укропе, когда она узрела всевозможные аккуратно украшенные салаты, холодец, а ко всему этому – тарелки с бутербродами с икрой двух цветов, да еще красочные бутылки с выпивкой, которые сверкали под лучами электрических ламп всеми цветами радуги, – она потеряла дар речи. А тут еще увидела на маленьком столике торты, подносики со всевозможными пирожными, она вся просияла и пожалела, что чуть было не поссорилась с поваром и официантом из-за такой чепухи.

Она не ожидала, что так красиво и так богато все получится. Ей казалось, что ужин будет куда скромнее.

Вот это стол! Такого стола у нее даже на свадьбе не было.

Она уже пожалела, что не заказала маленький джаз, но уже было поздно об этом думать.

Теперь Изабеллу волновало одно. Не успела перекрасить волосы в ярко-каштановый цвет, как давно задумано, и сменить прическу. Правда, она была в бордово-красных брюках-клеш, каких в городе совсем немного, но беда в том, что она боялась сделать лишнее движение, чтобы нитки не разлезлись и она не осталась, в чем мать родила…

Брюки ее еще не были готовы, и модистка предупреждала, что она при малейшем движении сможет остаться голой.

Погруженная в свои неспокойные, даже тревожные мысли, Изабелла услышала вдруг шум на лестнице и спохватилась: кажется, гости приехали!

Она сразу узнала кашель благоверного и напряглась вся, как струна контрабаса.

Кивнув в сторону бригады, давно стоявшей на пороге кухни в тревоге, как бы угощение не остыло, все мигом заняли свои места, выстроились, как в почетном карауле.

Казалось, больше всех в гостях был заинтересован жареный поросенок. Он напряженно уставился на дверь и, если б мог улыбаться, улыбнулся бы навстречу гостям.

Все немножко растерялись, за исключением рыжего аккордеониста. Он стоял с независимым видом, только поудобнее взял в свои руки громоздкий инструмент.

Услышав шаги за дверью, он кивнул коллеге со скрипкой, топнул энергично ногой и тут же грянул «туш».

Скрипнула дверь, и в проеме показался старик профессор. Посмотрев на стол, на супругу в бордовых штанах и со взъерошенными волосами, он застыл на месте как истукан и весь дрожал от гнева.

Если б не стояли за ним гости – два старых человека, седовласых, сгорбленных, тщедушных, в очках с толстыми стеклами, профессор, несмотря на свой мягкий характер, показал бы Изабелле!

Он с трудом сдержался. Нельзя давать волю чувствам. Что о нем подумают? Молча подошел к вешалке, снял плащ и так же безмолвно стал помогать гостям раздеться.

Оркестр продолжал греметь, а гости, глядя на то, что творится на столе и на длинного официанта- кельнера, который стоял, чуть пригнувшись, с белой салфеткой на руке, ужаснулись, подумали, что здесь, должно быть, какое-то многолюдное торжество и они весьма некстати явились.

А оркестр неистовствовал. У скрипача чуть не лопались струны. А об аккордеонисте, главаре этого гула, и говорить не приходилось!

Старушка – приветливая, тщедушная женщина, сморщилась. Она стояла посреди комнаты, закрыв руками уши. Голова ее раскалывалась на части.

Когда хозяйка дома подошла к ней с протянутой рукой и с деланной улыбочкой пригласила сесть, гостья умоляющим голосом спросила, нельзя ли унять этих музыкантов. У нее и так голова кружится, а боль в ушах усилилась. Не только она, но и ее муж не переносит шума, они больные люди и жаждут только тишины.

Услышав такие речи, аккордеонист рассвирепел и стал еще громче играть, кивая скрипачу, чтобы поддал жару. Пусть гости не валяют дурака! Уж коль скоро они сюда заявились, то пусть потерпят! Не сам он сюда пришел, а по наряду. Ему платят за каждый сыгранный номер. Как же он может умолкнуть? А что у него будет с планом? Профессорша решила, что старушка шутит, и поспешила сперва на кухню, оттуда – в столовую, оглядела стол, все ли на месте, и, подойдя к растерявшимся гостям, вежливым жестом пригласила их к столу, сказав, что они, вероятно, голодны и что уже пора выпить за дружбу.