мгновенно ощупал певца птичьего гриппа на предмет оружия. – Прошу в гостиную! А вот мобильный телефон я у вас, дорогой товарищ, временно изыму.
В мгновение ока телефон Туба оказался в кармане Кизила. В следующую минуту певец ступил на порог гостиной и тут же получил отключающий удар.
– А ну-ка, посмотрим, с кем товарищ Туб недавно беседовал, – усмехнулся Руслан, доставая мобильник певца и вызывая из памяти последний номер, с которым был соединен Туб.
Александр Геннадьевич предусмотрительно затормозил, не доехав до коттеджа своего зятя метров двести.
– Слушай, десантник. Давай по-деловому, без соплей, – произнес Каляев молчавшему всю дорогу Водорезову. – Идешь туда с пистолетом или с чем хочешь, лишь бы стреляло. Пуля Кизилову, пуля Богданову. Тебе пятьсот. Тысяч. Хочешь в долларах, хочешь в евро. И на этом расстанемся.
– Ох, генерал...
Водорезов хотел было что-то ответить, но надолго умолк, взяв паузу.
– Зачем лишние проблемы, Николай? А они ведь будут! И у меня, и у тебя... ЗАЧЕМ? – Каляев неожиданно повысил голос, буквально рявкнул на Водорезова.
Николай в ответ лишь молча пожал плечами.
– Ну так что, будем в молчанку играть или действовать? – смягчил тон генерал.
– В молчанку со смертью играть хорошо, – ответил наконец Николай. – Я иду туда и даю тебе слово, генерал, что сделаю все, чтобы не погибли твои близкие. А насчет остального... По обстановке, Каляев.
С этими словами Николай проверил содержимое рюкзака, больше похожего на вещмешок, поудобнее устроил на теле потайную кобуру с пистолетом Макарова. Каляев лишь покачал головой – амуницию Водорезову он помог добыть лично, деваться генералу было некуда.
– Ладно, Водорезов, – кивнул Александр Геннадьевич.
Как только Николай покинул машину, генерал тут же попытался связаться с своим агентом Стюардом. Однако связной телефон, на который просил звонить агент, ответил магнитофонной записью о том, что у Стюарда все идет своим путем, он в рейсе, но скоро сам позвонит Каляеву.
«В рейсе! Не вздумал бы этот мерзавец морочить мне таким образом голову...» – невесело подумал генерал. С другой стороны – Стюард был одним из лучших агентов управления по борьбе с экстремизмом и оргпреступностью, которое еще совсем недавно возглавлял Каляев... И уж совсем некстати вспомнились Александру Геннадьевичу слова его наставника – полковника НКВД – МГБ – КГБ, пережившего нескольких председателей грозного ведомства от Берии до Андропова и Чебрикова: «Всякий вербуемый агент в итоге испытывает лишь одну пламенную страсть к своему „вербовщику“ – увидеть того в могиле... С агентом стоит поддерживать дружеские отношения, но никогда не забывать вышесказанного. И никогда не пить вместе с ним. Даже чая...»
4
– С бабой какой-то пьяной разговаривал, – после короткой беседы кивнул на мобильник певца Руслан.
Максим в ответ лишь пожал плечами. Каков певец, таковы и подруги. Наверняка песен о птичьем гриппе наслушалась. Кизил посмотрел на наручные часы, сверил их с резными настенными.
– Через десять, максимум пятнадцать минут должно начаться, – сообщил Руслан и улыбнулся своей неизменной гагаринской улыбкой.
– Для отражения нападения заключенного сотрудник СИЗО имеет право на применение следующих спецсредств: резиновых палок РП-73, светозвуковых средств отвлекающего воздействия, служебных собак, газового оружия. Вопросы есть?
Корпусные охранники, большинство из которых были женщины, вопросов к проводившему инструктаж начальнику режимной части не имели, поэтому, дежурно отрапортовав, разошлись на свои посты. Как гласила столь любимая тюремным начальством инструкция для пенитенциарных учреждений Минюста: «Находящиеся под стражей имеют право на вежливое обращение со стороны сотрудников СИЗО. В свою очередь сотрудники должны обращаться к находящимся под стражей на „вы“, называть их „гражданин“ или „гражданка“ либо „подозреваемый“, „обвиняемый“ или „осужденный“, далее по фамилии. Соответственно, находящиеся под стражей обязаны быть вежливыми между собой и в обращении с сотрудниками СИЗО, не совершать действий, унижающих их достоинство. К сотрудникам СИЗО следует обращаться на „вы“ и называть их „гражданин“, далее по званию и должности. Например „гражданин прапорщик“, „гражданин начальник режимной части“.
– Ну, в чем дело? Десять суток «холодной» кому-то хочется? – После продолжительного стука в дверь камеры кормушка распахнулась и в ней возникло крупное лицо прапорщицы, старшей по корпусу.
– Завянь, мусорка! – ответила Карина. – Мне к начальнику нужно.
– К какому начальнику? – не поняла прапорщица.
С такой просьбой склонная к неповиновению арестантка обращалась впервые.
– К гражданину начальнику режимной части, – ответила Карина.
– Ладно, только сперва доложу, – чуть подумав, смилостивилась охранница и захлопнула кормушку.
«Крымшамхалова Карина Александровна, 24 года. Дважды судима за разбойные нападения, погоняло – Крымчанка. Склонна к неповиновению и физическому сопротивлению. Физическая подготовка выше среднего уровня. При конвоировании использовать наручники...» Гражданин начальник режимной части красным фломастером вычеркнул наручники. Как-нибудь совладают господа цырики с Кариной Александровной.
– Веди, – вздохнув, кивнул режимник, вызвав для конвоя еще одну прапорщицу и молодого рослого парня-сержанта.
Усиленный конвой был вооружен резиновыми дубинками, баллончиками с газом «черемуха» и увесистыми рациями.
«Бойтесь, бляди! Крышу клинит!» – так гласила татуировка на оголенном плече Светы- Княжны, соратницы и товарки Крымшамхаловой. Она находилась под следствием по делу об очередном грабеже, но имела шансы на снисхождение, так как была беременной на шестом месяце. «Крышу» у Княжны клинило редко, но если уж клинило, то капитально. Час назад через «решку» (оконную решетку) она получила «коня» (записку) от Карины. Затея предлагалась дерзкая, но Крымчанка никогда ничего пустого и задаром не предлагала. И ко всему прочему, не прощала подельницам отказов. Даже тем, у которых пузо до колен.
Карина лютой ненавистью ненавидела вертухаек, цыричек, мусорок и прочих баб, работающих в милиции. Грудастые, толстожопые, с маленькими глазками, мусорки и цырички в свою очередь ненавидели ее, Карину. Сколько раз она расцарапывала им в кровь лица и вырывала волосы, ровно столько же те лупцевали ее резиновыми дубинками, травили слезоточивым газом, выкручивали руки до хруста костей. Сейчас ее конвоировали в кабинет режимника именно такие прапорщицы, плюс здоровенный сержант. Проходя мимо камеры, в которой находилась Света-Княжна, Карина вдруг остановилась, вскрикнула, сделав вид, что подвернула ногу.
– Ну-ка встать! – скомандовала одна из прапорщиц.
Спрятав в кулак чувство собственного достоинства, Карина в буквальном смысле опустилась перед цыричкой на колени.
– Больно, – простонала Карина, схватившись за живот.
И тут же привалилась к запертым дверям камеры, сильно ударившись затылком.
– Отравили меня, – стонала Карина, закатывая глаза.
Прапорщицы переглянулись с сержантом. Получалось, что Крымчанка что-то хотела сообщить начальнику режимной части, но ее кто-то успел отравить? Что теперь делать? Медчасть на другом этаже, далеко. На руках ее туда тащить?!
– Больно! – вскрикнула Карина, держась за живот, и руки ее задрожали, точно в конвульсиях.
Прапорщица вспомнила, что в камере, около дверей которой корчилась Крымшамхалова, есть женщина-врач, арестованная за взятки, и, кажется, бывшая медсестра. Ко всему прочему, заключенных можно было заставить оттащить Крымчанку в медчасть.
– Медработники есть? – распахнув оконце-кормушку, нервным голосом спросила цыричка.
– Есть, – ответила Княжна.
