Характерно, что на обороте листа все той же благочестивой рукой был вычислен конечный прирост с некой суммы из расчета шести процентов годовых.

Быть может, холодная длань, тяжесть которой ощутил на себе Эдгар, была не просто ночным кошмаром. На одном дыхании оправдать собственную низость, попытаться посеять вражду между братьями, опорочить мать юноши и тут же призвать на его голову божье благословение, после чего хладнокровно перевернуть лист другой стороной и произвести подсчет ожидаемой прибыли — для этого надо обладать качествами, каковые явно не значатся в перечне богоугодных добродетелей. И таких качеств, наверное, было немало в характере человека, который, возведя очи горе, вверял будущее сирот По милости Всевышнего.

Осенью 1824 года не только Ричмонд, но и вся Виргиния с нетерпением ожидали предстоявшего в скором времени визита маркиза де Лафайета и лихорадочно готовились к его приезду. К концу первой четверти девятнадцатого столетия Лафайет пережил почти всех своих великих революционных современников, и для новых поколений молодой американской республики, чьи могучие силы уже начинали пробуждаться, он олицетворял идеалы, которые, по крайней мере, теоретически представляли весьма значительную социальную ценность. Способность их привести общество к тысячелетнему царству процветания пока еще никем не ставилась под сомнение, и в романтической фигуре энергичного маленького француза с гордым орлиным профилем сыны и дочери американской революции видели непримиримого врага тирании, соратника Вашингтона, храброго солдата, символизировавшего торжество идей Джефферсона и философии Руссо. Это был истинный герой во всем, и потому прием, который ему оказывали повсюду в Соединенных Штатах, вылился в триумф американского патриотизма.

Виргиния была в особом долгу перед Лафайетом — его поход против генерала Арнольда и доблесть в битве при Йорктауне вписали славную и достопамятную страницу в историю штата, и бывший доминион желал во что бы то ни стало превзойти все и вся радушием и гостеприимством.

В Ричмонде царило огромное волнение, и нигде оно не было столь велико, как среди питомцев школы г- на Берка. Из них и других молодых джентльменов была сформирована рота Юных ричмондских волонтеров, или «Легион Моргана», которой выдали в качестве мундиров отделанные бахромой рубашки американских трапперов. Капитаном маленького отряда был избран юноша по имени Джон Лайл, а лейтенантом — Эдгар Аллан По, что свидетельствует о его авторитете среди товарищей, ибо почетной должности, наверное, домогались многие. Необходимо было позаботиться также и о том, чтобы надлежащим образом вооружить роту. С этим важным делом вполне успешно справились два ее командира.

Бережно хранимая легенда о преданности и счастливой доле рабов на американском Юге намеренно предает забвению тот факт, что рабовладельческое общество в ту давнюю пору жило в неизбывном кошмарном страхе перед восстанием чернокожих. И опасения эти были отнюдь не беспочвенны. К описываемому моменту негры в Виргинии уже неоднократно предпринимали пугающие, хотя и неудачные попытки подняться с оружием в руках против белых хозяев, и выступления эти, даже терпя провал, сеяли ужас среди плантаторов и городского населения. Именно на такой случай в Ричмонде постоянно находился в боевой готовности 19-й полк национальной гвардии, часть которого, именовавшаяся «стражей», всегда была под ружьем и не покидала казарм. Офицерам предписывалось появляться вне дома только в мундирах. Чтобы оказать достойные почести Лафайету, полк в полном составе намеревались вывести из города навстречу высокому гостю. Однако оставить город без всякой военной защиты было никак нельзя, поэтому власти приняли решение на время раздать оружие добровольной милиции. В числе таких подразделений оказался и «Легион Моргана». Письмо на имя губернатора штата с просьбой о выдаче оружия подписали капитан Джон Лайл и лейтенант Эдгар А. По.

Можно представить восторг, переполнявший сердца Юных ричмондских волонтеров, когда они получали из арсенала настоящие ружья, или гордость их лейтенанта Эдгара По, когда, пристегнув к поясу саблю, он, чеканя шаг, выступил навстречу Лафайету.

Его роте, состоявшей из юных отпрысков лучших ричмондских семей, поручили в качестве почетного эскорта сопровождать старого полководца в Ричмонде. По, вероятно, был лично представлен Лафайету как внук «генерала» Дэйвида По из Балтимора, помощника квартирмейстера повстанческой армии во время войны за независимость. Будучи в Балтиморе, Лафайет, как передают, специально посетил могилу героя революции, воскликнув: «Ici repose un coeur noblei»[5]. Об этом факте, наверное, было известно и По, ведь он переписывался с братом Генри и другими балтиморскими родственниками. Все эти события, очевидно, пробудили в По родовую гордость и привлекли его внимание к военному поприщу. Так или иначе, но три года спустя он поступил на службу в армию.

Шло время. Наступила весна 1825 года. 26 марта скончался дядя Джона Аллана, Унльям Гэльт, оставив ему большую часть своего крупного состояния, в то время как остальные родственники — и в Америке, и в Шотландии — получили весьма незначительные доли. Дела Джона Аллана были спасены. Как утверждал впоследствии По, состояние, владельцем которого стал его опекун, равнялось 750 тысячам долларов. Соответствует это действительности или нет, сказать теперь трудно — ясно лишь, что в наши дни такой капитал дал бы Аллану право именовать себя миллионером. Перемены в его образе жизни, общественном положении и устремлениях, равно как и их последствия для его близких, были разнообразны и не всегда благотворны.

Сделавшись одним из богатейших людей Виргинии, Аллан превратился в фигуру, привлекающую всеобщее внимание, и оно, учитывая определенные стороны его частной жизни, не вызывало у него особого восторга. Не обошлось и без завистников, временами добавлявших горечи к сладкому фалернскому, которое любил посмаковать торговец. Он страдал хромотой и ходил довольно медленно, опираясь на тяжелую резную трость. «Гэльт оставил все свои денежки этому скороходу Аллану», — сообщал один из его знакомых в письмо к приятелю, еще не знавшему этой новости. Скрытая неприязнь, которую он ощущал у себя за спиной, заставляла его решительнее вонзать трость в землю и строить широкие и честолюбивые планы на будущее, в каковых немалая роль отводилась покупке роскошного семейного особняка, — планы, которые, не будь они продиктованы стремлением к самоутверждению, наверное, были бы менее грандиозны. В Шотландии к тому же поднялось недовольство по поводу завещательных распоряжений, сопровождаемое угрозами обратиться в суд, — многим родственникам отписанные им доли казались явно урезанными. Они засыпали Аллана письмами, отличавшимися чисто шотландской прямотой. Ответы на них он тщательно взвешивал.

28 июня 1825 года, спустя всего три месяца после утверждения к исполнению дядюшкиного завещания, Джон Аллан купил на торгах большой дом, находившийся в юго-восточной части Ричмонда, на углу Мэйн- стрит и Пятой улицы, который обошелся ему в 14 950 долларов. Прежний владелец приобрел его за девятнадцать тысяч, однако умер, не успев выплатить всей суммы.

Из окон особняка, стоявшего на склоне холма посреди прекрасного фруктового сада, открывался великолепный вид на широкую долину реки Джеймс с чудесной маленькой деревушкой на ее противоположном, южном берегу. Вокруг лежал край, где прошло детство Эдгара По, — леса и луга, реки и ручьи, живописные островки, плантации и поселки фермеров. Парадный вход вел в просторный вестибюль, с которым сообщалась расположенная справа комната для утренних приемов и чаепитий. Прямо напротив входа, по другую сторону вестибюля, находилась красиво освещенная столовая восьмиугольной формы. На втором этаже был просторный бальный зал, стены которого помнили множество шумных и блестящих сборищ. Комнаты Джона Аллана располагались прямо над парадным входом, так что из окон был виден весь передний двор и подъездная дорожка. На том же этаже находилось еще три спальни — одну занимала мисс Валентайн, другую держали для гостей, а третью отвели Эдгару.

Комната По была в конце широкого коридора, образовывавшего здесь небольшую сужающуюся нишу, почти скрытую плохо освещенным лестничным маршем. В нише, несколько вдаваясь одним краем в дверной проем, стоял стол, на котором по ночам горела лампа. На него По имел привычку бросать свое пальто, когда входил в комнату. В ней имелось два окна, выходивших одно на север, другое на восток. С восточной стороны открывалась широкая панорама окрестностей, так как в ту пору вокруг дома Аллана не было других построек, которые могли бы заслонить обзор. Помимо обычной для спальни обстановки, здесь стоял удобный диван, лежа на котором По любил читать, небольшой столик для книг и гардероб с порядочным запасом одежды — известно, что, кроме Эдгара, им не раз пользовались гостившие в доме молодые люди. По был не чужд известного щегольства и самым неукоснительным образом следил за своей приметной наружностью,