– А вы дайте ему чего-нибудь: сальца аль мучки.

– Пожалуй, Марфуша, и вправду дать. Небось, нуждается, – спохватилась Пелагея Гавриловна за эту мысль. – Бери лампу, и идем!

Женщины ушли в сени. Марфуша светила над ларем, а Пелагея Гавриловна отрезала большой кусок сала и насыпала мешочек первосортной муки.

– Ну как, Марфуша, хватит?

– Хватит, – ответила невестка.

Пелагея Гавриловна все это сложила в мешок и поставила его за ларь. Теперь она была охвачена одной тревогой, как бы Назар не вернулся из бани раньше представителя военкомата.

Вышло как раз так, как она желала: за окном заскрипели полозья.

– Ну, как? Приехал? – еще в дверях спросил офицер.

– Нет, товарищ… – засуетилась Пелагея Гавриловна. – Раздевайтесь и проходите в горницу…

– Я, мамаша, раздеваться не буду, а напишу вашему сыну записку, – и, чтобы не наследить, на носках прошел в горницу и там за столом стал писать.

Пелагея Гавриловна моргнула невестке. Та догадалась, быстро сбегала в сени и вернулась, держа за спиной мешок.

– Передайте вашему сыну вот эту записочку, – встал офицер. – И скажите, чтобы завтра же приехал в райвоенкомат. Предупредите, если не приедет, то в понедельник мы его арестуем.

У Пелагеи Гавриловны от этих страшных слов задрожали губы, и, передохнув, она заговорила, боязливо протягивая офицеру мешок:

– Прошу вас, товарищ, не знаю, как вас по-военному-то величать, не арестовывайте сына. Я с ним поговорю, и он завтра обязательно уедет… – протянула она офицеру гостинец.

– Что это такое? – побагровел офицер. – Не стыдно?.. Это же… Да это же, товарищ Русских, оскорбление!..

В сенях послышались шаги.

Растерявшаяся Пелагея Гавриловна опустила мешок и, не зная, как остановить гнев офицера, молила его:

– Дорогой товарищ, простите мне, старой дуре…

– Эх, мамаша, мамаша! – не слушал ее офицер. – Если бы я не знал Назара Ивановича, то сейчас наделал бы такого звону, что чертям тошно стало бы. Но…

– Ну, что замолчал? – В распахнутых дверях стоял Назар. Он сунул белье в руки Марфуши и шагнул в горницу.

Невестка, опережая свекра, бросилась к мешку.

– Марфа! Не трожь! – Глаза Назара налились гневом. – Продолжай, товарищ!

– Здравствуйте, Назар Иванович! С легким паром вас! – протянул офицер руку.

– Благодарствую. В чем дело?! – Назар снял шубу, потянул с гвоздя расшитое полотенце, вытер потное, раскрасневшееся лицо.

– Да вот жена ваша…

– Вижу! По какому такому случаю? А? – накалялся Назар.

– Не придавайте ее поступку, Назар Иванович, большого значения…

– Это, товарищ офицер, мое дело!

– Я приехал к вам по поводу вашего сына…

– Какого? Их у нас шесть.

– Василия.

– Василия? Что-нибудь натворил?

– Хуже, Назар Иванович… Он вот уже неделя, как просрочил отпуск.

– Неделю?! – прохрипел Назар. – В такое время? Подлец! – и он сильно потер пятерней бороду, дохнув всей грудью. – Скажите товарищу военкому, что завтра же я его, подлеца, к вам доставлю.

Проводив офицера, Назар прогремел у порога:

– Ну, Василь, берегись!

В этих суровых словах Пелагея Гавриловна чувствовала грозный приговор отца и, шатаясь, словно после тяжелой болезни, пошагала в горницу.

За ней – Марфа.

Женщины долго сидели не шелохнувшись, тревожно посматривая друг на друга. Наконец Пелагея Гавриловна решилась и подошла к Назару:

– Отец, давай ужинать…

– Мать! Не береди душу. Иди спать! – Назар по-стариковски поднялся и прохрипел: – Позор! На всю жисть позор! – Он пошел к пологу, рванул его и сел на кровать. Марфуша подскочила, хотела помочь ему снять валенки.

– Не надо. Сам. Туши лампу!

Марфа убавила свет и дунула в стекло.

Назар почти всю ночь не спал и ворочался на скрипучей кровати, нагоняя страх на женщин. Марфуша, успокаивая свекровь, тоже не спала, переживала за непутевого мужа.

Утром Назар, позавтракав, сел у окна и хмуро смотрел в полузамерзшие стекла. Но ничего не могло отвлечь его от тяжких дум. Даже ребята, скатившиеся с горы на санках и сбившие с ног тетку Феклу, которая по-женски, левшой бросая в них мерзлыми комьями снега, загнала их за изгородь, не вызвали на его лице улыбки. И очнулся, лишь когда за окном зазвучал знакомый бубенчик. Вскоре он замолк у дома, и по ступенькам застучали торопливые шаги.

Пелагея Гавриловна рванулась к двери.

– Мать! – крикнул Назар. – Назад.

Пелагея Гавриловна и Марфуша так и застыли на месте, ожидая грозы.

– Отец! – радостно распростер руки Василий, но, не сделав и двух шагов, остановился у двери: отец был мрачнее тучи, а за спиной петлей болтались вожжи. Не успел Василий защититься рукой, как эта петля больно обожгла ухо и распласталась вдоль спины. Василий рванулся к порогу, но отец уже был у двери и снова что есть силы хлестанул вожжами.

– Подлец! Дезертир! Мерзавец!.. – хлеща где попало, хрипел Назар, и если бы не полушубок, то, наверняка, покалечил бы Василия.

– Назар! Изверг! Сын ведь. Опомнись!

– Пелагея-я. Ступайте прочь!.. – размахнулся Назар и отшвырнул ее к кровати. Василий схватил стул.

– Ты что? Против отца руку поднимаешь?! – Назар выхватил стул и швырнул его с такой силой, что тот разлетелся в щепки. – Становись, подлец, на колени!

Пелагея Гавриловна из-за спины Назара махала сыну рукой, кивала головой и моргала глазами, как бы говоря: «Становись, сынок. Послушайся отца».

Василий понял мать и, как бывало в прошлом, опустился перед отцом на колени.

– Сейчас же, немедля, на этих же санях в военкомат!..

Но тут распахнулась дверь, и вошли Илья Семенович, Нина Николаевна.

Веселые ребята рванулись прямо в горницу, но, увидев странную картину, опешили.

– Дедушка! – бросилась назад Лидушка и, испуганно потянув в рот руку, заплакала: – Дядя Назар!

Илья Семенович еще в сенях догадался, что в доме что-то происходит неладное, и, не раздеваясь, прошел прямо во вторую половину, на ходу передав шубу Марфуше.

– Назар Иванович! Что это ты, дорогой?

– Прости, Илья Семенович. – Швырнул Назар вожжи к грубке и, застегивая жилетку, резанул взглядом сына: – Благодари гостей, а то… – погрозил он кулаком. И, как бы оправдываясь, обратился к гостю: – Дезертир, Илья Семенович. Ведь шесть сынов. Пять славно дерутся на фронте, а этот, – Назар зло посмотрел на Василия, – преступник. Позор на нашу семью навлек. – Вдруг он обернулся к сыну: – Илья Семенович старый большевик. В наших краях в ссылке был. Он, как Илья Муромец, за нашу власть с контрой сражался. Нас, дураков, уму-разуму учил, понятие нам дал, за что мы должны бороться…