Письмо матери растрогало командование медсанбата, и оно уволило Куделина по ранению в отпуск на две недели.

Игнат, обрадованный, что опасность миновала, напевая веселый мотивчик, шагал к большаку, чтобы там попутной машиной добраться до Губинки, пожать на прощание Еремину руку и фьють – присвистнул он – к мамочке.

Но на большаке как-то необычно было тихо: ни тебе выстрела, ни взрыва, будто и совсем не было фронта. Только лишь один раз блеснуло небо отсветом ракеты, и снова темень, и та же непривычная темнота.

– Эх-ма! – Куделин, шумно выдохнув, широко раскинул руки, сбросил вещевой мешок на бровку придорожной канавы и опустился на него. Ему настолько было хорошо и свободно, что, кажется, сидел бы так вечность. Но вскоре показалась попутная машина. Через час он уже был в Губинке и наконец после долгой разлуки встретился с Ереминым.

Прогуливаясь по загуменью, Еремин передал Куделину документы на имя красноармейца Круглова и проинструктировал о дальнейших связях. Потом сам чуточку подпорол с обратной стороны борт шинели, туда глубоко засунул новый код.

– Ну, с богом, – облапил он Куделина и проводил его до регулировщицы, около которой толпились военные. Та остановила автомашину и посадила в нее всех, кто ехал на Погорелое-Городище.

На станции Куделина патруль пригласил в комендатуру, и на этом кончилась его служба на «Великую Германию».

А недели через три, когда была выявлена вся сеть группы Еремина, полковник Якушин принял решение арестовать его. Но оказалось, не так легко было его взять.

– Он матерый волк, – говорил товарищам Якушин. – Не успеем его схватить, как он оскалит зубы и начнет палить. И постреляет всех, кто появится. Можно ночью навалиться на его избушку. Но в нее так просто не войдешь. Наверняка, он понаделал в ней и глазки, и сигналы, и тайники. Вот что, товарищи. Он должен бежать, иначе ему хана. И мы должны ему это облегчить, да и нам тогда будет легче его взять, – встал Якушин. – На сегодня все. Утро вечера мудренее. Ложитесь-ка спать.

Полковник Якушин не ошибся – Еремин днем и ночью был начеку. Умно и незаметно готовил побег. Он делал все, чтобы его исчезновение было обнаружено не сразу. Для этого Еремин решил использовать добродушие начальства и своим угрюмым видом стал постепенно возбуждать у него к себе внимание. И в конце концов своего добился.

– Я все смотрю на вас, что вы день ото дня все мрачнее и мрачнее. Что-нибудь случилось? – посочувствовал начальник.

– С матерью плохо, – ответил Еремин и протянул начальнику письмо. – Вот уж месяц, как не встает с постели, – и показал на место, где «мать» писала: «Сердце разрывается, дорогой сынок, как подумаю, что отойду, не попрощавшись с тобой…»

– Так что же вы молчали? Ай-яй! Как вам, Егор Иванович, не стыдно? А где мамаша-то?

– В Москве. Хотелось бы навестить ее. Но как?

– Эх! Так уж и быть, – решился начальник. – Надо в отдел фронта везти отчет. Так я не поеду. Поезжайте-ка бы. По пути навестите и мать.

– Товарищ полковник! Еремина направляют в отдел фронта в командировку, – еле переведя дух, доложил Якушину вошедший помощник.

– Очень хорошо, – ответил Якушин. – Это нам на руку.

Предусмотрительный Еремин, чтобы миновать дорожный контрольный пункт в Губинке, поехал кружным путем, но в Федоровке, у самого моста, совершенно неожиданно регулировщица, сигналя фонарем, остановила машину. Посмотрев путевку, она покачала головой и, извинившись перед капитаном Ереминым, приказала шоферу съехать с дороги в сторону.

– В чем дело? – начальственным тоном обратился к ней Еремин.

Но тут подошел патруль, и старший лейтенант, козырнув, попросил предъявить документ.

– Извините, товарищ капитан, так надо. Сами знаете, фронт.

– Пожалуйста, – снисходительно ответил Еремин и протянул удостоверение. И тут, с одной стороны лейтенант, а с другой – патрульный, словно железными клещами, зажали руки Еремина.

На этом и кончилась карьера еще одного главаря вражеской агентуры.

В конце января зима не на шутку разбушевалась – завихрила, заметелила, ударили морозы.

Ослепленный снегом «газик» еле-еле пробивался через наметы. Генерал Железнов только к вечеру добрался до штаба полка. Карпов встретил его у Вазузы. Направив адъютанта и шофера ужинать в столовую штаба, он повел комдива к себе.

Блеснул светом тамбур, и из него кто-то выскочил и скрылся в темноте оврага.

– Женщина? – спросил Железнов.

– Да… Видимо, официантка. Наверное, ужин принесла.

– Ужин? – повторил Железнов, глядя на пустой стол.

– Да, тут одна.

– Я знаю, как тебя любит Ирина Сергеевна, и дай бог, чтобы ты так ее любил…

– Я ее так и люблю, – оборвал комдива Карпов, что ошарашило Якова Ивановича.

– Любишь? Так чего ж ты крутишь с официанткой? А?!

– Я, не желая компрометировать Ирину Сергеевну, сказал неправду, – признался Карпов. – Это была она. Видимо, застыдилась вас и убежала.

– Меня? Убежала? Куда?

– Не знаю, – Карпов пожал плечами, – наверное, к своей машине.

– В такую завируху? Застынет и замерзнет, – заволновался Яков Иванович. – Так что ж ты стоишь? Бери машину и верни! – Он сорвал с гвоздя шапку и нахлобучил ее на голову Карпова. – Бери мою, она прогрета. Польщиков пробьется. – И уже с порога кричал ему вдогонку: – Лопаты возьми! – потом постелил поверх одеяла свою шинель и лег. Только вытянул ноги, как приятная истома охватила его, нагнала дремоту, глаза смежились, и он мыслями унесся в далекое Княжино. Но не долго довелось ему поблаженствовать. Под ухом загудел зуммер. Яков Иванович протянул руку, чтобы снять трубку.

– Алло! – отозвался он.

– Товарищ двенадцать, говорит майор Парахин. Вы будете сейчас у себя?

– А что такое?

– Да есть одно важное дело, похожее на ЧП.

Железнов не терпел Парахина. И если бы не нужда в людях, настоял бы на откомандировании его из дивизии. Но нельзя, был ранен Милютин, и пришлось на его место временно назначить Парахина.

– Двенадцатого нет, – ответил он. – А если важное ЧП, то приходите, разберемся.

– А вы кто?

– Двадцать пятый.

– Тогда, товарищ двадцать пятый, извините.

Не успел Яков Иванович положить трубку, как тут распахнулась дверь и в землянку вошли, запорошенные с ног до головы снегом, Валентинова и Карпов.

– Где вы ее нагнали?

– На середине Вазузы, – помогая ей раздеться, ответил Карпов.

– Э-эх! И отличилась же ты, мать Ирина! – качал головой Яков Иванович. – И чего удрала?

– Не хотела, чтобы вы меня здесь видели. – Валентинова дула в замерзшие ладошки.

– А то я не знаю, – усмехнулся Железнов. – Я, дорогая Ирина Сергеевна, все про вас, проказников, знаю и все вижу. И мешать вам не думаю. Так что любитесь от всего сердца и во имя своего фронтового счастья. Ну, а теперь накрывай ужин. Да, – обратился он к Карпову, – сейчас звонил майор Парахин и сообщил, что есть ЧП.

Карпов тут же позвонил и, слушая, зажав микрофон, докладывал Железнову:

– Говорит, что среди возвратившихся из медсанбата выявил пораженца.

– Пораженца? – переспросил Железнов. И взвесив, что это докладывает Парахин, который способен из мухи сделать слона, махнул рукой. – Давай после ужина.