Ужас! Дай руку, Горго. Ты, Эвноя, возьми Эвтихиду,
За руку крепче держи. Берегись, не отбейся! Все вместе
Мы протеснимся. Держись покрепче за нас ты, Эвноя.
Ах, злополучная я! Мое летнее надвое платье
Можешь ли ты последить, как бы мне и плаща не порвали?
Хоть не в моей это власти, но я постараюсь.
Ну, давка!
Словно как свиньи толпятся.
Смелее! Ну вот и пробились.
Быть же тебе, мой голубчик, счастливым теперь и навеки!
Нас охранил ты. Не правда ль, прекрасный, любезный мужчина?
Где же Эвноя? Пропала? Несчастная, крепче толкайся!
«Наши вошли», — молвит сват, запирающий дверь новобрачных.
Ну же, вперед, Праксиноя! Гляди, что ковров разноцветных!
Ах, как легки, как прелестны! Как будто богини их ткали!
Кто они, те мастера, что узоры для них начертили?
Люди стоят, как живые, и кружатся, будто бы живы,
Словно не вытканы. Ах, до чего ж человек хитроумен!
Там — вот так диво для глаз возлежит на серебряном ложе
Он, у кого на губах чуть первый пушок золотится,
Трижды любимый Адонис, любимый и в тьме Ахеронта.
Да перестаньте трепать языком бесконечно, сороки!
Что за несчастье! Убить они могут — разинули глотки!
Что это? Кто ты такой? Что тебе-то, что мы разболтались?
Да, чтоб ты знал: из Коринфа мы родом, а знаешь, оттуда
Беллерофонт128 был; и мы говорим по-пелопоннесски.
Мы, полагаю, дорийки, дорийская речь нам пристала.
Нет, не родился никто, кто бы нас пересилил, клянусь я,
Разве что царь. Очень нужен ты мне! Не болтай по-пустому.
Тише, молчи, Праксиноя. Во славу Адониса песню
Хочет пропеть уроженка Аргоса, искусная в пенье,
Та, что и в прошлом году погребальную песню всех лучше
Спела и нынче, наверно, споет. Она уж готова.
Эрика горный обрыв, Афродита, венчанная златом!129
Друга Адониса снова из вечных глубин Ахеронта
После двенадцати лун привели легконогие Оры.
Медленней движетесь, Оры благие, вы прочих бессмертных;
Людям желанны вы все же за то, что дары им несете.
О Дионея Киприда!130 Из тленного тела к бессмертью
Ты воззвала Беренику, как нам повествует сказанье,
Каплю за каплей вливая амброзии сладкой ей в сердце.
Ныне ж во славу тебе, многохрамной и многоименной,
Пышно Адониса чтит и его осыпает дарами.
Вот золотые плоды, что деревьев вершины приносят;
Вот словно сад расцветает в серебряной пышной корзине;
С мирром душистым сирийским сосуды стоят золотые;
Кушаний много на блюдах — их стряпали женщины долго,
Сладкие соки цветов с белоснежной мешая мукою;
Эти — на сладком меду, а иные — на масле душистом.
Все здесь животные есть, и все здесь крылатые птицы.
Вот и зеленая сень, занавешена нежным анисом,
Словно птенцы соловьев, что, порхая от веточки к ветке,
В кущах высоких дерев упражняют некрепкие крылья.
Золота сколько, резьбы! Из слоновой точеные кости
Мощные Зевса орлы виночерпия юного держат.
Сверху пурпурный покров, что зовется «нежней сновиденья», —
Так их в Милете зовут, и самосцы зовут скотоводы.
Рядом с престолом твоим красавца Адониса место:
Это — Киприды престол, здесь сидит Адонис румяный.
Он девятнадцати лет иль осьмнадцати, твой новобрачный.
