Трижды он Гила окликнул всей силой могучего горла,
Трижды и мальчик ответил, но голос из водной пучины
Замер, слабея, и, близкий, казался очень далеким.
Голос заслышав оленя, бродящего в чащах нагорных,
С логова мягкого вскочит и к пище несется готовой,
Также носился Геракл, раздвигая упрямый терновник,
В страстной о мальчике муке бежал, поглощая пространство.
О, как несчастен, кто любит! Как много он вынес, блуждая
Там между гор и лесов, про Язоново дело забывши!
Все на корабль полубоги взошли уже, снасти приладив;
Но когда полночь пришла, опять они парус спустили:
Все поджидали Геракла. А он, сколько ноги терпели,
Вот как прекрасный Гил был блаженным богам сопричислен.118
В шутку герои Геракла с тех пор беглецом называли,
Помня, как, бросив Арго, корабль в тридцать парных уключин, —
К колхам пешком он пришел на неласковый Фазиса берег.
Другу Тиониху здравствовать долго!
Того же Эсхину.
Где это ты пропадал?
Пропадал? А что же случилось?
Плохи, Тионих, дела мои.
То-то уж больно ты чахлый.
Вон как усы запустил, и кудри не прибраны вовсе.
Давеча точно такой приходил ученик Пифагора119 —
Желтый какой-то, босой. Говорят, он афинянин родом.
Тоже любовью томился, но, думаю, — к свежему хлебу.
Шутишь, дружище, ты все. А я вот прелестной Киниской
Так оскорблен, что бываю на волос всего от безумья.
Все тебе вынь да положь. Расскажи, в чем дело, однако.
Раз аргивянин один, из Фессалии Апис-наездник,
Я и Клеоник-солдат — все втроем собрались, чтобы выпить.
Были они у меня. Двух телят молодых заколол я
И поросенка зарезал. Откупорил флягу из Библа;120
Года четыре хранил, а по запаху — будто с точила.
Устриц купил и бобов, — и премилая вышла попойка.
Было уж поздно, когда мы решили, вина не мешая,
Выпить за здравье — кого кто захочет, лишь имя назвавши.
Только она промолчала — при мне-то! Ну что мне подумать?
Кто-то ей в шутку: «Молчишь ты? Иль волка увидела?»121 Вспыхнув
Так, что и факел зажегся б: «Ах, как ты умен!» — отвечала.
Знаю я, кто этот волк: это Ликос, сын Лабы-соседа,
Нежен и ростом высок, красавчиком кажется многим.
Вот она тает по ком, изнывая от страсти великой!
Правда, уже кое-что до ушей мне подчас доходило,
Но не придал я значенья — дурак, бородою обросший!
После, как четверо были мы пьяны, по правде, изрядно,
«Ликос да Ликос» — напев фессалийский, и тотчас Киниска
Вдруг как заплачет навзрыд! Шестилетняя девочка, право,
Горше рыдать не могла б, если б к матери рвалась в объятья.
Знаешь, Тионих, каков я: вскочил, оплеухою славной
Раз и еще наградил. Она, подобравши свой пеплос,
Быстро к дверям побежала. «Проклятье! Не нравлюсь тебе я?
Слаще другие объятья? Ну ладно! Иди же к другому!
Грей на груди, негодяйка, того, о ком ты рыдаешь!»
Словно как ласточка, быстро к малюткам юркнув под крышу,
Так же мгновенно она побежала от мягкого ложа
Прямо сквозь сени к дверям — как ее только ноги помчали.
Есть поговорка у нас: «Пошел наш бычок по трущобам».
