прочла нараспeв Сонечка. Послышался смeх.

— Как вы смeли взять мой листок? Ну, постойте же, — грозил Сонечкe Никонов.

— Mesdames, на моей коробкe еще лучше, — сказал Березин. — Слушайте:

Смех усилился. Настроение все поднималось.

— Господа, ей-Богу, это лучше «Голубого фарфора»!

— Какая дерзость! Поэт, пошлите секундантов.

— Слышите, злое сгинет навсегда. Горенский, собственно, говорил то же самое.

— Ах, как жаль, что князь с нами не поехал.

— Господа, несут шампанское.

— Несут, несут, несут!

— Вот так бокалы!

— Наливайте, Сергей Сергеевич, нечего…

— Шампанское с чаем и баранками!

— Я за чай.

— А я за шампанское.

— Кто как любит…

— Кто любит тыкву, а кто…

— Ваше здоровье, mesdames.

— Господа, мне ужасно весело!

— Вивиан…

— Муся…

— Сонечка, я хочу выпить с вами на ты.

— Вот еще! И я вам не Сонечка, а Софья Сергеевна.

— Сонечка Сергеевна, я хочу выпить с вами на ты… Нет? Ну, погодите же!

— Григорий Иванович, когда вы остепенитесь? Налейте мне еще…

— Mesdames, я пью за русскую женщину.

— О, да!..

— Лучше «за того, кто „Что делать?“ писал»!

— Выпила бы и за него, да я не читала «Что делать?».

— Позор!.. А я и не видела!

— Можно и не читамши и не видемши.

— Мусенька, какая вы красавица. Я просто вас обожаю, — сказала Сонечка и, перегнувшись через стол, крепко поцеловала Мусю.

— Я вас тоже очень люблю, Сонечка… Витя, отчего вы один грустный?

— Я нисколько не грустный.

— Отчего ж вы, милый, все молчите? Вам скучно?

— Атчиго он блэдный? Аттаго что бэдный…

— Выпьем, молодой человек, шампанского.

Сонечка вдруг пронзительно запищала и метнулась к Никонову, который вытащил из ее муфты крошечную тетрадку.

— Не смейте трогать!.. Сейчас отдайте!

— Господа, это называется: «Книга симпатий»!

— Сию минуту отдайте! С-сию минуту!

— Что я вижу!

— Муся, скажите ему отдать! Сергей Сергеевич…

— Григорий Иванович, отдайте ей, она расплачется.

— Господа, здесь целая графа: «Боже, сделай так, чтобы в меня влюбился»… Дальше следуют имена: Александр Блок… Собинов… Юрьев… Не царапайтесь!

Все хохотали. Сонечка с бешенством вырвала книжку.

— Сонечка, какая вы развратная!

— Я вас ненавижу! Это низость!

— Я вам говорил, что отомщу. Мессалина!

— Я с вами больше не разговариваю!

— Сонечка, на него сердиться нельзя. Он пьян так, что смотреть гадко… Налейте мне еще, поэт.

— Поверьте, Сонечка, ваш донжуанский список делает вам честь.

— Господа, а вы знаете, что здесь был убит Пушкин? — сказал Березин.

Вдруг наступило молчание.

— Как? Здесь?

— Не здесь-здесь, а в двух шагах отсюда. С крыльца, может быть, видно то место. Хотя точного места поединка никто не знает, пушкинианцы пятьдесят лет спорят. Но где-то здесь…

Большинство петербуржцев никогда не было на месте дуэли Пушкина. Муся полушепотом объяснила по-английски Клервиллю, что сказал Березин.

— … Наш величайший поэт…

— Да, я знаю…

Он действительно знал о Пушкине — видел в Москве его памятник, что-то слышал о мрачной любовной трагедии, о дуэли.

— Место, на котором был убит Пушкин, ничем не отличается от места, на котором никто не был убит, — произнес с расстановкой Беневоленский.

— Это очень глубокомысленное замечание, — сказала Муся, не вытерпев. Она встала.

— А вы знаете, господа, здесь очень душно и керосином пахнет… У меня немножко кружится голова.

— У меня тоже.

— На воздухе пройдет… Но поздно, друзья мои, пора и восвояси…

— В самом деле, пора, господа… Так вы говорите, с крыльца видно?

Муся открыла дверь. Пахнуло холодом. Березин подозвал полового. Муся вышла на крыльцо. Справа жалостно звенел колокольчик отъехавшей тройки. Слева у соседней лавки уже вытягивалась очередь. Дальше все было занесено снегом.

«Нет, ничего не видно… Он, однако, не вышел за мною…» — подумала Муся. Вдруг сзади сверкнул свет и она, замирая, увидела Клервилля.

— Ах, вы тоже вышли, Вивиан? — спросила она по-английски. — Нет, отсюда ничего не видно… Смотрите, это очередь за хлебом. Бедные люди, в такой холод! Верно, у вас в Англии этого нет?

Он не сводил с нее глаз.