Хасан спрыгнул у ворот и взялся за дверное кольцо. Кто-то, будто дожидаясь стука, спросил хриплым голосом:

— Кто у ворот?

Хасан громким голосом ответил:

— Ангел смерти!

В воротах приоткрылось окошко, раздались приглушенные голоса, затем ворота с тяжелым скрипом медленно отворились, хотя Хасан и не ждал, что ему откроют в такой поздний час. Перед ним стоял Али и еще какой-то человек, закутанный в покрывало.

— Проходи, брат! — сказал Али. — Я знаю, ты не из посвященных, но твоя душа озарена светом откровения, которое неясно еще тебе самому. Послушай моего шейха и, может быть, ты присоединишься к нам.

Хасану уже не хотелось заходить, но Али провел его в большую полутемную комнату. Собравшихся не разглядеть — они жались в углах, куда не доходил слабый свет подвешенного у самой двери масляного светильника, Хасан сел у порога, коснувшись чего-то лохматого, похожего на баранью шкуру. Шкура зашевелилась, и Хасан понял, что это одежда, которую обычно носили иракские пастухи — грубо выделанные и сшитые бараньи шкуры с прорезью для головы и завязками по бокам. Он хотел отодвинуться, но тут кто-то вышел на середину комнаты. Приглядевшись, Хасан увидел, что там стоит какой-то крупный предмет наподобие чана.

Неожиданно вспыхнул яркий, слепящий свет. Поэт от неожиданности дернул головой и зажмурился. Когда открыл глаза, сначала будто ослеп. Когда привык к яркому свету, понял — в чаше какая-то жидкость, похожая на каменное масло — нефть, но горит она без обычной копоти, ровным пламенем. А перед огнем чернела причудливым пятном фигура человека в высокой шапке и лохматой шкуре, накинутой на плечи, как у соседа Хасана. У стен сидели люди. Их много — наверное, больше сотни, и все одеты так же.

Вдруг тот, кто стоял у чана, раскинул руки и начал кружиться на месте. Он кружился долго, так что Хасану казалось — он вот-вот должен упасть. Потом он так же внезапно остановился и громко, даже не запыхавшись, произнес:

— Сура «Нур — божественный свет»!

Вокруг словно зажужжали пчелы. Хасан сначала не понял, что это, но потом услышал, как его сосед шепотом повторяет: «Нур, божественный свет». Хасан покрутил головой, но отовсюду доносилось монотонное гудение. Потом опять все стихло, а человек у чана продолжал:

— Бог — светоч Земли и неба, свет Его подобен нише, в которой светильник, в том светильнике склянка, подобная звезде жемчужной, что горит от благословенного древа оливы, не западной и не восточной, и масло от нее словно светится, даже если не коснулся его огонь. Это свет над светом….

Люди снова забормотали, а человек в высокой шапке снова завертелся.

Хасан почувствовал, что у него кружится голова. Все тело подозрительно чесалось. Он потерся спиной о стену, чтобы унять зуд, но стало хуже. Сосед свирепо покосился на него, и Хасан увидел заросшее черной бородой лицо и налитые кровью глаза. Поэт замер, потом, приглядевшись, увидел, что по лицу у него бегают вши, переползая с бороды на космы бараньей шкуры. Его затошнило, и он закрыл глаза, решив терпеть: эти люди могут убить его, если он помешает их молению.

Тем временем шейх начал новую молитву:

— О солнце, божественный свет, причина огня, рассыпающего искры, от тебя Хурдад, и Мурдад, и разум Исфахбад. Ты Хуршид, дающий благодать. О братья, обратимся разумом и душой к божественному свету, поклонимся священному огню, сгорим в его духовном пламени, не то наши души сгорят в адском пламени телесном, будем молиться за потомков божественного света — Али, пророка нашего, и его дом!

Несмотря на духоту, Хасану стало холодно. Если станет известно, что он побывал на тайном сборище сторонников дома Али в самом сердце халифата — Багдаде, ничто не спасет его. «Как об этом узнают — эти люди никогда меня не видели, не знают, кто я такой», — успокаивал себя он.

Чтобы как-то отвлечься от мучительного зуда, Хасан стал повторять слова шейха. А тот закружился еще быстрее и свистящим шепотом исступленно твердил:

— На пути к свету стоянки и ступени, пост и бдение, и созерцание, и смирение, и упражнение, и отвлечение от телесных дел. Сначала: «Нет бога, кроме бога», потом: «нет его, кроме него», затем: «нет тебя, кроме тебя», наконец «нет меня, кроме меня». Я пропал, я уничтожен в его созерцании. О свет, о блаженство, о молния, о пожар, о ты, ты — это я, а я — это ты! Братья, уничтожимся в созерцании, оторвем страждущую душу, частицу вечного света, от тела — воплощения мрака и тьмы, порождеия сатаны, обратимся мыслью к пророку нашему и потомкам его из рода воплощения света — Али, отдадим наши жизни за воцарение света на земле. Он — это он! Скажите: «Я — в нем, я — истина!»

Шейх закружился с такой бешеной скоростью, что пламя в чаше заколебалось и по стенам побежали тени. Сосед Хасана вскочил, едва не опрокинув его, и тоже стал кружиться. Хасан попятился, прижался к стене и молча смотрел, как люди в высоких шапкахНе в шляпах и тем более шляпках — много смысловых опечаток! крутятся как безумные, уставившись на огонь.

А шейх кричал визгливым голосом:

— Отрекитесь от мира, где царит зло и насилие, откажитесь от зла, отдав душу за Али — божественный свет, сгорите в божественном пламени!

Хасан увидел среди впавших в экстаз огромную фигуру Али Пахлавана и рядом с ним его сына. Глаза у обоих выпучены, лица залиты потом.

Еще немного, и его затопчут. Хасан стал пятиться, пока не нащупал в двери задвижку; нажал на нее. У него сильно дрожали руки, и он смог ее сдвинуть только когда всем телом на нее навалился. Наконец задвижка подалась. Хасан вывалился наружу. Прикрыв дверь, сел на камень, прислоненный к стене, и тут почувствовал, что весь пропах запахом грязных лохмотьев. Его вырвало, он вытер рот кафтаном, снял его и бросил на землю. Пробиваясь ощупью по двору, наткнулся на калитку, отодвинул тяжелый деревянный засов и вышел на улицу. Конь стоял неподалеку, у ворот. Когда Хасан подошел к нему, он слегка заржал и раздул ноздри, встревоженный незнакомым запахом.

После душной комнаты, пропитанной вонью сгоревшего масла и бараньих шкур, ночной воздух показался особенно свежим. Несмотря на усталость, домой еще не хотелось. Правда, эта часть города очень опасна — здесь нападают и днем, но у него хороший конь. Хасан пожалел, что не взял с собой никакого оружия. Он не мастер владеть мечом, но нужно иметь при себе что-то для защиты. Пройдя по улице, Хасан увидел прислоненную к стене рукоятку лопаты. Он взял ее и сел на коня.

Ему удалось спокойно добраться до самой городской стены. Стражник, увидев у него в руке палку, спросил подозрительно:

— Что это у тебя?

Хасан, бросив ему дирхем, ответил:

— Это посох пророка Мусы.

Стражник поймал монету и снял цепь. Но когда Хасан хотел проехать, он загородил дорогу копьем и сказал:

— Смотри, как бы твой посох не превратился в змею!

Хасан бросил ему еще один дирхем и, когда стражник убрал копье, сказал:

— Если мой посох превратится в змею, я продам его заклинателю змей.

Утром он неспешно ехал домой… Ночная прогулка освежила и ободрила его. Плавная поступь коня навевала приятную дремоту, с ними складывались строки:

Покачиваясь в седле, Хасан повторял только что сложенные стихи и решил записать их. Рынок варраков — торговцев бумагой и переписчиков был по дороге, рядом с лавками мясников.

Али Пахаван, будто и не провел бессонную ночь, легко нес на плечах жирную баранью тушу. Бросив ее на колоду, он одним ударом топора разрубил ее поперек и, подняв голову, увидел Хасана, остановившего