рубины, переписать любую книгу самым красивым и ясным почерком, сделать рамку из переплетающихся линий, позолотить бумагу, покрыть ее узором из анемонов и роз.

Переплетчики и мастера, разрисовывающие бумагу, казались Хасану волшебниками. Он подолгу следил за работой золотильщиков и чеканщиков, делавших медные и серебряные уголки и застежки для фолиантов. Правда, купить такую богатую книгу он не мог, к тому же чаще всего так украшали Коран по заказу какого-нибудь богатого купца. На этом ранке всегда царила тишина, покупатели вежливо называли знакомых мастеров по кунье, прозванию, которое умельцы получали так же, как поэты — Абу-ль-Хасан, Абу Али, Абу Разин. Здесь не бывало ни ругани, ни драк.

Почти так же благопристойно на рынке ювелиров. Здесь торговали самые зажиточные купца Багдада. Особым щегольством считалось надевать простую одежду, а пальцы унизывать золотыми перстнями с самыми дорогими алмазами, рубинами и изумрудами. Купцы соперничали в богатстве четок из крупных зерен жемчуга — белых, розовых или желтоватых, из драгоценного благоухающего сандалового дерева, из сердолика разных цветов, из персидской голубой бирюзы и ярко-синей лазури с гор Бадахшана. Их бусины были самой разной формы и работы: круглые, гладкие и резные, с инкрустациями из перламутра и слонового зуба…

Те купцы, что побывали в Китае, важно перебирали четки из дорогого нефрита цвета весенней травы или шарики знаменитой китайской глины — звонкие, белые, блестящие с тончайшим рисунком — золотыми цветами, точками, разноцветными травами, изображениями диковинных островерхих домов и таинственными письменами, похожими на следы муравьев. Если на рынок торговцев драгоценностями заходил человек бедно одетый или чем-то внушающий подозрения, помощники мухтасиба — сытые молодцы с палками в руках — вытесняли его с площади и не давали даже дойти до дверей какой-либо из лавок.

Хасан любил ходить по рынку тканей. Ему казалось, что он совершает путешествие по всем частям населенного мира. Нестерпимым блеском горела румийская драгоценная парча, затканная изображением птиц с человечьими головами, диковинных зверей, мягко переливался китайский тяжелый шелк, и по сравнению с его причудливым рисунком румийские изображения казались тяжелыми и грубыми.

Торговцы развертывали полосатые плащи и покрывала, изделия йеменских мастеров. Ткани притягивали чередованием яркого зеленого, желтого и красного цветов, и Хасан вспоминал древних поэтов, сравнивавших красавиц, облаченных в полосатые йеменские ткани, с финиковыми пальмами, увенчанными гроздьями красных и желтых плодов. Льняные египетские ткани будто приносили прохладу своей мягкой белизной, среди них яркими пятнами выделялись вышитые пояса из Искандарии, шерстяные седельные сумки, которые привозили с гор курды, сидевшие возле своих изделий с гордым видом, не обращая ни на что внимания, и презрительно роняющие несколько слов в ответ на вопрос покупателя. И наоборот, мягкими и вкрадчивыми были голоса персидских купцов, которых считали самыми богатыми в Багдаде. Они не гнушались разговора с незначительными покупателями, предлагая голубые исфаганские ковры, хорансанские молитвенные коврики и плотные черно-красные ковры, вывезенные из Заречья.

Купцы-евреи торговали в специальных рядах подержанным платьем и иногда, торгуясь, кричали: «Этот кафтан носил сам вазир повелителя правоверных, клянусь нашей Торой и вашим Писанием!» Покупатель возражал: «Его носил, может быть, конюх вазира, а теперь он годен разве что как тряпка, чтобы обтирать коней». — «Побойся Бога, разве ты не видишь на ней клейма? Она выткана в халифских мастерских!» Это были самые оживленные ряды, и Хасан веселился от души, прислушиваясь к перебранкам торговцев между собой и покупателями.

А вот на рынок мясников ходить одному небезопасно. Там могли обокрасть, изругать или прибить. Бритоголовые молодцы в шапочках, едва прикрывавших макушку, держались развязно и нагловато. Когда Хасан попадал сюда и его обдавало запахом бойни, он вспоминал Басру и всякий раз чувствовал угрызения совести, думая о матери. Но шутки Хали отвлекали его.

Хали познакомил Хасана с Пахлаваном-богатырем, как все называли знаменитого борца и силача Али из Кермана. Простоватый Али, раскрыв рот, слушал рассказы Хали: «Первым борцом был Шамшун из иудеев, — говорил тот, — и он научил людей этому искусству». «Из иудеев? — спрашивал Али. — Не может быть, ведь они слабее нас!» — «Тогда они были сильнее, потому что питались ослиным мясом, ведь недаром Шамшун избивал своих врагов ослиной челюстью!» Пахлаван отплевывался, а Хали начинал снова: «Вторым великим борцом был охотник Нимруд, это тот самый, что придумал полые гири для обмана покупателей, такие, как у тебя». Али возмущался: «У меня правильные гири, я ведь мусульманин!» Хали дразнил мясника, пока у того не надувались жилы на лбу. Тогда Хали успокаивал его: «Я пошутил, брат мой, твоя честность и богобоязненность известны всем, как и то, что ты лучший борец в Багдаде!»

Сегодня Хасан отправился на рынок мясников один, без Хали — к нему должны были прийти друзья, и он хотел купить хорошего мяса для кабаба. «Хватит пятидесяти дирхемов», — решил Хасан. Положив монеты в кошелек, он сунул его за пояс.

Войдя через низкую арку на улицу, ведущую к рынку мясников, он привычно вдохнул запах крови. Вокруг рыскали собаки. У ближайшей колоды мясник разрубал бараньи туши пополам и вешал куски на крюки. Хасан загляделся на его блестящий топор и волосатые жилистые руки, и по телу пробежала дрожь — ободранные кровавые туши показались ему похожими на тела казненных.

Хасан хотел пойти прямо к лавке Али-Пахлавана, но путь ему преградил страшный нищий с распухшими глазами и глянцевитыми шрамами на месте носа и ушей. Рядом ковылял на деревянных обрубках другой нищий. Он широко раскрывал рот, высовывая обрубок языка. Обернувшись спиной к Хасану, он поднял рубаху и что-то промычал. Хасан в испуге отшатнулся — спина нищего была покрыта страшными багровыми рубцами, кое-где засохшими, кое-где кровоточившими.

Безносый нищий прогнусавил:

— Ты видишь, господин, что делают с рабами Господа нашего! Клянусь, ни на мне, ни на нем нет вины. Пожалей нас, брось хотя бы по даннику, и Бог воздаст тебе наилучшим воздаянием!

Хасан вынул из-за пояса кошелек и бросил два дирхема. Нищий жадно подхватил их и забормотал что-то непонятное, видно, призывал благословение Аллаха. Хасан хотел идти дальше, как вдруг кто-то толкнул его прямо на безносого нищего. Он едва не упал и, вздрогнув от отвращения, когда его руки коснулись зловонных лохмотьев, выпрямился, сделав отчаянное усилие, чтобы устоять на ногах.

Он огляделся, ища того, кто его толкнул, но никого не увидел. Сердито отряхнувшись, пошел дальше. Али встретил его добродушной улыбкой:

— Выбирай, брат мой, у меня сегодня хорошее мясо и для кабаба, и для похлебки.

— Мне нужно столько, чтобы хватило на десять человек, — сказал поэт, опуская руку за пояс. Но кошелька не было. Нахмурившись, Хасан засунул руку поглубже. И вдруг он вспомнил, как в Басре, когда они оба были еще детьми, Исмаил толкнул его на купца.

— Проклятье Аллаха! — крикнул он в бешенстве. А потом спросил: — Али, не дашь ли ты мне сегодня мяса в долг?

Мясник нахмурился:

— Расскажи, что с тобой случилось!

— Я встретил двух нищих, но они немощные калеки…

— Один безносый, а второй без языка? — прервал его Али.

— Да, — удивился Хасан. — Ты разве знаешь их? Я никогда не встречал ни того, ни другого.

— И это было твоей удачей, — вздохнул Али. — Они такие же немощные калеки, как и мы с тобой. Тот, который без ушей — это Шейх Горшечников, а второй — Ахмад Хватай Веревку, так его прозвали, потому что однажды он увел лошадь у одного почтенного мусульманина и сам привязался к веревке, а потом уверял хозяина, что он и есть его конь, обращенный в этот облик в наказание за грехи, так что того несчастного едва не утащили в больницу для умалишенных — Маристан. Много денег было у тебя в кошельке?

— Пятьдесят дирхемов, — с сожалением сказал Хасан. — Но они все равно пропали.

— Что значит пропали? — у Али надулись на лбу жилы. Он немного подумал, а потом сказал: — Мяса я тебе дам, не беспокойся об этом, а твой кошелек мы вернем, не будь я Али-Пахлаван. Пойдем!

Подозвав сына, такого же высокого и широкоплечего, он оставил его в лавке и, не сменив одежды, с топором на плече и мясницким ножом за поясом, неторопливо зашагал по рынку, отталкивая тех, кто не успевал посторониться.