прохожих, они промчались по улице, преследуемые воплями стражника: «Эй, погодите, сыны греха, разбойники, неверные собаки!»

Когда крики замерли, Хали придержал коня и укоризненно сказал Хасану:

— Не понимаю, ты трус или храбрец? Будь осторожен, хорошо, что здесь множество народу и стражник едва ли запомнил нас. Вот мой дом. Войди и отдохни до завтрашнего утра.

Первый раз Хасан видит такие инструменты — медные, блестящие. В их продуманной вычурности чудится что-то древнее, чужеземное, хотя арабы уже давно знакомы с астролябиями и искусством наблюдать звезды и находить по ним дорогу. Но, конечно, древние превзошли их в этом. Раньше Хасан думал, что достаточно учен, но здесь, в Багдаде, понял, что еще многого не знает. Его новые друзья и завистники — он уже убедился в том, как многочисленны они в столице среди собратьев-поэтов, — разбирались в таких вещах, о которых Хасан не имел представления.

Они истолковывали гороскопы, рассуждали о материи, субстанции и акциденциях, называли книги древних мудрецов, о которых поэт и не слышал. Приходилось молчать или поддакивать. И хотя вскоре ему стало ясно, что их знания по философии и, как они говорили, «тайной науке геометрии» не так уж глубоки, его потянуло изучать «скрытые науки». Когда он попросил Хали указать ему знающего человека, тот недоуменно вздернул голову:

— Зачем тебе все эти басни? Пусть этим занимаются греки, сирийцы и индийцы — язычники, которые не могут добыть себе пропитание другим путем. Для араба самое достойное занятие и оружие — сабля или слово. Но если хочешь, я могу отвести тебя к Рузбиху, ибн аль-Мунаджиму, помнишь того пучеглазого, который восхвалял Ирак на постоялом дворе? По крайней мере, он разумный человек и понимает вкус хорошего вина и песен.

Рузбих запросил дорого — по пять дирхемов за урок:

— Я делаю это только потому, что уважаю твой талант и думаю, что ты когда-нибудь сможешь замолвить за меня слово перед кем-нибудь из влиятельных людей. Ведь мой отец был астрологом самого Абу Джафара аль-Мансура, а я вынужден составлять гороскопы кому попало, чтобы заработать себе на хлеб. Но сейчас опасна близость к повелителю правоверных, подождем до лучших времен

Рузбих показывал Хасану книги древних, которые он мог читать по-гречески и по-сирийски, особенно часто — сочинение великого Птолемея, его он брал в руки с почтением. «Нет сейчас людей, подобных великим мужам древности, как Эвклидас, Аристотелис и Ифлатун, — часто говорил он. — Настанет время, когда ты сможешь прочитать их сочинения на языке арабов, а сейчас только незначительные части этих трудов переведены некоторыми персами и сирийцами, любителями древней науки и мудрости».

И он читал по старинному желтому свитку: «Знаменитые позднейшие ученые сходятся в признании того, что весна есть равноденствие после зимы, начало лета — восход Плеяд, и начало созревания плодов — восход Пса. Анаксагор говорит это, так как он обладал знанием других наук; он утверждает, что начало лета — восход Плеяд, а начало зимы — их закат. И уже поэт Гомерус говорил, что звезда, которая называется Псом, восходит во время созревания плодов ярким восходом».

— Это писал великий ученый Галенус, который прославился как отец науки врачевания, но был сведущ во всем, а также в науке о звездах. А если ты хочешь постигнуть науку о звездах, тебе нужно учить геометрию, уметь чертить круги и делить их на равные части, чтобы знать, в каком доме находится та или иная планета. Вот, например, если Зухра в доме Солнца, то гороскоп благоприятен для тех, кто родился под знаком девы, и неблагоприятен для родившихся в созвездии Рака.

Хасану нравились объяснения Рузбиха, но вычисления и чертежи были непонятны и утомляли. Он спрашивал: «А почему у двух звезд Симак одна называется „Копьеносец“, а другая „Безоружный“?» Рузбих терпеливо объяснял: «Потому что перед звездой Симак Копьеносец находится еще одно небольшое светило, наподобие оружия, а Безоружный не имеет при себе другой звезды».

Хасан пытался сосредоточиться, взяв в руки огромный циркуль и склонясь над тахтом-столиком, где он чертил по указаниям Рузбиха, но ему чудились на карте звездного неба иные созвездия, а нарисованные черной тушью Дева, Стрелец, Рак, Копьеносец сливались, оживали. Ему хотелось сложить стихи о звездном ночном небе, однако Рузбих не желал брать деньги даром и все толковал о способах чертить гороскопы, о влиянии небесных тел на судьбу, о расположении звезд и строении земли и четырех элементах.

— Древние учат, — говорил он, — что около центра четырех стихий лежит некий огненный куб или шар, обладающий первородным единством, а некоторые утверждали, что все происходит из воды и в воду распускается. А по-моему, — да и некоторые старые философы так считают, — основа жизни вечно пылающий огонь, как Солнце и планеты.

Хасан со смехом прерывал его:

— Это потому, что ты перс, и в тебе говорит кровь огнепоклонников.

Рузбих еще больше выкатывал глаза:

— Если бы я не знал, что твоя мать родом персиянка и что ты просто шутник, подумал бы, что ты доносчик Хамдавейха. Уже мой отец был правоверным мусульманином и никогда не проявлял небрежения ни в посте, ни в молитве, как и я.

— Будто бы, — дразнил его Хасан. — А как же вино? Ведь Аллах запретил его, да и твои занятия науками древних тоже далеки от веры и ислама.

Рузбих сердился, кричал, что в людях нет ни уважения, ни благодарности, но потом они мирились. Астролог приказывал рабу принести вина, а Хасан говорил ему свои новые короткие стихи, в основном об охоте, в легком размере реджез. Их он чаще всего складывал экспромтом, когда приходил в дом хозяина Инан.

На учение оставалось мало времени. Хасан знакомился с багдадскими поэтами и литераторами, слушал новые стихи и особенно старался запомнить изречения древних мудрецов, которые были тогда в моде. У Рузбиха он иногда встречал персов и сирийцов, многие из них служили в диванах, хорошо знали арабский язык и могли истолковать, а то и перевести отрывки из знаменитых книг «первого учителя» Аристотелиса — «Поэтики» и «Риторики», или красноречия.

Хасан даже попросил Юханну — благообразного старика-сирийца, читать с ним книгу «Поэтика» и записывал под его диктовку по-арабски: «Достоинство словесного выражения — быть ясным и не быть низким. При суждении же о том, хорошо или нехорошо кем-либо что-либо сказано или сделано, следует обращать внимание не только на самое деяние или слово, смотря, хорошо оно или дурно, но и на лицо действующее или говорящее».

Многое в этих рассуждениях оставалось неясным, некоторые места казались скучными. — Степные арабы изъясняются красноречивее и выразительнее, — говорил он Юханне.

Но тот лишь пожимал плечами:

— Степные арабы не знают логики и риторики, их красноречие лишь выражает их дикость.

— Стихи наших древних поэтов хороши, если не считать, что они часто повторяются и заимствуют друг у друга мысли и слова.

— Их стихи хороши для кочевой жизни, а если бы ты слышал стихи великого поэта греков Гомеруса! — и Юханна, полузакрыв глаза, произносил непонятные слова, с трудом истолковывая их по- арабски.

Теперь Хасан пожимал плечами: «Но ведь это те же стихи, что и у арабов, — нападение, войны и похвальба кочевников, только наши странствовали по пустыне, а те — по морю!»

Возмущенный Юханна умолкал и обычно больше не спорил с учеником.

Теперь Хасан чувствовал себя в Багдаде своим. Робость и тоска первых дней прошли. Мало-помалу он привыкал к шумному городу, не путался в его бесчисленных улицах, хотя еще не раз бывало, что он не мог найти выход в каком-нибудь из рынков. Рынки влекли его постоянно обновляющейся пестротой. И каждый рынок показывал свое — в узких рядах торговцев бумагой и книгами и переписчиков пахло кожей переплетов; здесь могли одеть книгу и в простую коричневую одежду без всяких украшений, могли украсить тонкую телячью кожу изящным узорным тиснением и позолотить его, вставить в переплет мелкий жемчуг и