покрыта сухим камышом, только Аллах знает, сколько слоёв сухого камыша лежат на земле, и всё равно кажется, что под ногами нет твёрдой почвы. Из камышей могут вылететь куропатки, выскочить дикий кот, а может появиться и лев, хотя старый верблюд для него — не лакомая пища.

Утром в этой камышовой пустыне они увидели камышовое селение — стены из камыша, крыши из камыша, ограды тоже из камыша, всё сухое и ломкое. Возле самих хижин — протоки, а в них лодки, много лодок. На лодках растянуты сети, торчат палки с развешанными на них связками вяленой рыбы. Возле селения странное поле — оно всё покрыто водой, из которой торчат зелёные стебельки каких-то растений. Хасан никогда не видел таких полей.

Он спрашивает проводника, и тот говорит ему, что это рис, тот самый рис, который мать варила им с шафраном, когда они жили в Ахвазе. А на полях работают люди — высокие, с длинными чёрными бородами, проводник назвал их зуттами. Они живут тут испокон веку, ещё с тех времён, когда здесь водились великаны из племени Ад, они всегда были хозяевами этих мест, а сейчас их оттесняют всё дальше в болота, и они недовольны и грозят поднять оружие против власти.

Всё это рассказывает Хасану проводник. За время путешествия он привязался к смышленому мальчику; особенно он благодарен Хасану за то, что тот спас его от Бану Кудаа. — Если бы Аллах не внушил тебе твоих стихов, — часто повторяет он, — эти разбойники обязательно отняли бы у меня верблюда, а вас захватили бы и продали на невольничьем рынке в Басре.

— Когда же Басра? — пристаёт Хасан к проводнику.

— Скоро, скоро, с помощью божьей, — раз за разом слышит он в ответ.

Наконец вдоль дороги начинают встречаться стройные фиалковые пальмы. Селения зуттов больше им не попадаются, кое-где видны группы жалких хижин, вокруг которых стоят всадники, вооружённые саблями и луками. Неподалёку множество чернокожих, закованных в длинные цепи, рубят камыш тяжёлыми ножами и складывают его в кучи. Другие рабы лопатами перекидывают чёрную вязкую жижу, копают канавы, укладывают в них камыш.

Старик, не дожидаясь расспросов Хасана, рассказывает, что это африканские рабы — чернокожие зинджи, их привозят издалека, они все принадлежат халифу и осушают здесь болота, чтобы можно было проложить хорошую дорогу, по которой пройдут и караваны, и войска. Ведь пока что путь в Басру пролегает по воде — или с моря, или по великой реке Шатт аль-Араб, которую называют морем. Морским путём привозят сюда и этих рабов, захваченных в плен у побережья далёких стран, где живут чернокожие.

Верблюд сворачивает, и перед Хасаном открывается море. Оно сверкает сильнее, чем солнце, а маленькие чёрные пятна на нём — лодки, большие и маленькие, великое множество лодок. Вот она какая, Басра! Слева, вдоль берега, шумит разноязыкая пёстрая толпа. Белеют плащи арабов — кочевников, снуют носильщики, почти все темнокожие, одетые или в длинную рубаху, или просто в набедренную повязку. Те, что носят ожерелья из раковин — жители Занзибара, а в пёстрых тканях — малайцы и индусы. Важно проходят мусульманские купцы — у каждого из них в гавани снаряжён корабль, который повезёт в Африку соль и сахарный тростник, вышитые ткани, ковры и другие товары.

Кругом крики, толкотня, погонщик спешит вывести верблюда из шумной гавани и направляется по узкой улочке. Путники подходят к невысокому, но просторному дому, окружённому глиняной стеной. — Это постоялый двор, — обращаясь к матери Хасана, говорит бедуин. — Вы сможете здесь остановиться, пока ты не подыщешь себе недорогое жилище. Я помогу тебе, твой сын принесёт счастье хозяевам.

И вот они в новом доме. Хасан никогда раньше не видел такой лачуги — здесь только одна комната, а дворик так тесен, что едва можно повернуться. Мать, Хасан, его брат и сёстры спят рядом на полу, подстелив то, что осталось из тряпья. Но и это хорошо. В Басре трудно найти жилье — уж очень много здесь народа. Хорошо, что им удалось снять задёшево эту лачугу, и то потому, что хозяин, выслушав рассказ проводника, поверил в счастливую звезду мальчика. В Басре много воинов, купцов, ремесленников, поэтому мастерица хорошо выстирать одежду всегда найдёт себе работу. Мать Хасана познакомилась с несколькими женщинами, которые брали в стирку одежду, и они, сжалившись над вдовой, отослали её к Абу Исхаку, богатому продавцу благовоний.

В тот же день мать отправилась к нему, приказав детям не выходить из дому и ждать её — ведь в Басре нетрудно и потеряться, а чего доброго, нападёт какой-нибудь злодей и сведёт на невольничий рынок, а там продаст. А проданный на невольничьем рынке уже никогда не найдёт дорогу домой.

Но Хасан, не послушав мать, потихоньку выскользнул за дверь. Узкая улица, где стоял их дом, шла прямо, но потом вдруг повернула, и впереди открылась широкая площадь. В глазах зарябило от пестроты, казавшейся ещё сильнее и ярче после тёмной и тихой улицы. Перед ним был рынок. Хасан испугался, но, пересилив страх, шагнул вперед. Рынок оглушил его криками зазывал, звоном медных сосудов; у самого края полуголые мальчишки с оглушительными криками совали прохожим переливающиеся перламутром раковины, разную мелочь, разносчики воды продавали воду с лимонным соком из маленьких медных чашечек, которые висели у них на поясе, а потом шли лавки — бедные и богатые, побольше и поменьше.

Это был рынок торговцев тканями. На пороге богато украшенных лавок стояли невольники, а в глубине мерцала разноцветная парча, блестел шёлк, шуршали развёртываемые ткани. Здесь никто не кричал, покупатели чинно пили шербет, шёл неторопливый торг, звенело золото на весах. Одна из лавок отличалась особенно богатым убранством; перед входом прикреплён кусок ткани, такой тонкой, что сквозь неё проглядывала резная дверь. Материя покрыта чудесными узорами, горевшими на солнце, как перья необычной птицы.

Хасан подошёл ближе, чтобы полюбоваться невиданной тканью, но когда он стоял, поглощённый пестротой причудливо извивающихся узоров, кто-то схватил его за ворот.

— Ты вор? Почему ты стоишь здесь, у лавки почтенного старейшины купцов? Откуда ты? — посыпались на Хасана вопросы. Он даже не знал, кто его держит. Наконец, извернувшись, увидел одноглазого плосконосого старика, одетого в тёмный длинный кафтан. «Наверное, купец», — подумал Хасан. — «Сейчас отведёт меня на невольничий рынок и продаст, и я никогда больше не увижу свой дом!»

Хасан рванулся изо всех сил, и ему удалось освободиться. Он бросился бежать, но от страха весь дрожал, и преследователь догнал бы его, если бы один из мальчишек, которые вертелись на рынке, не подставил старику ногу. Тот упал и, пока, путаясь в полах кафтана и осыпая мальчишку проклятиями, он пытался подняться, мальчишка подхватил Хасана за руку, и они бросились к самой узкой улочке, отходившей от рыночной площади.

Они долго бежали; наконец Хасан, задыхаясь, прошептал, — Все, я больше не могу!

Мальчик остановился, и они оглядели друг друга. Басриец был выше Хасана на голову, но худощав и жилист, на нём порванная грубая рубаха и сандалии, а на голове повязана тряпка, бывшая когда-то шёлковым поясом.

— Откуда ты? — спросил он Хасана.

— Из Ахваза, мы недавно здесь.

— Кто твои родители?

— Мой отец служил стражником наместника Ахваза, он умер, а мать сейчас пошла к Абу Исхаку, взять бельё в стирку.

— А, значит, твой отец был «кожаным поясом?» Что же ты бродишь здесь по рынку, у тебя, наверное, дома много добра?

— У отца не было кожаного пояса, он всегда носил полосатый хузистанский кушак, который ему вышила мать, а добро мы всё распродали, у нас почти ничего не осталось!

Новый знакомый громко расхохотался, он даже схватился за живот от смеха, а потом повалился на землю и стал кататься в пыли. Потом вскочил и, подойдя к Хасану, спросил, — Сколько тебе лет?

Хасан обиделся. Неужели даже мальчишки будут спрашивать его об этом? — Мне уже десять! — выкрикнул он.

— Для десяти лет ты слишком мал ростом и к тому же глуп, тебе от силы шесть, видно, что ты сидел у подола матери.

Этого Хасан не мог стерпеть. Он бросился на обидчика и изо всей силы ударил его головой в живот. От неожиданности мальчик сел в пыль, потом опять рассмеялся и, миролюбиво глядя на малыша который, сжав кулаки, стоял перед ним, произнес: