Учитель зарыдал и, прибежав к себе домой, стал рвать на себе бороду и громко плакать. Встревоженные соседи спросили у него: «Что с тобой, почему ты плачешь?» И учитель ответил им: «Как же мне не плакать, ведь Суад ушла, и мне её не найти!»

Вот какие эти учителя, чего же ждать от них? Эти мысли немного утешают Хасана. Наконец урок кончился, можно идти домой. Мальчики с шумом выбегают из мечети.

После сравнительно прохладного полумрака палящее полуденное солнце заставляет закрыть глаза. От раскалённых стен струятся потоки воздуха, и, змеясь, поднимаются к небу. Улицы Ахваза пустынны, купцы заперли свои лавки и отдыхают, носильщики и лодочники растянулись на земле, узорчатые листья финиковых пальм отбрасывают причудливые тени. Но прохлады нет, даже вода арыков, текущих вдоль улиц, кажется, кипит на солнце.

Только в винных лавках, рассеянных по прибрежной улице, шумно, как всегда. А ближе к рынку всегда можно увидеть медленно и гордо бредущих верблюдов. Одни навьючены разным товаром, на седле других сидят кочевники. Мерно качаются вьюки, колышутся между горбами паланкины — деревянные люльки, поверх которых накинута полосатая грубая ткань. В паланкинах сидят женщины и дети кочевников.

Хасан любит бедуинов, его привлекает и их гордое спокойствие, и безудержный гнев, и остроумие. Самое интересное зрелище — перебранка бедуина с покупателями, которые останавливаются у товаров, привезённых кочевниками на продажу — верблюжьим молоком, сыром, войлоком и диким мёдом. А как ловко они складывают стихи! Вот и сейчас толпа окружила высокого измождённого степняка, который торгуется с горожанином. На кочевнике изодранный шерстяной плащ, грубые сандалии, голова покрыта платком. Подняв высохшие и тёмные, как головешки, опалённые солнцем и ветром руки, бедуин восклицает:

— О сидящий в доме, о цепляющийся за подол своей жены, о ты, лицо которого подобно круглой миске, знаешь ли ты, что сказал доблестный воин, покровитель бедняков и нищих Урва ибн аль-Вард? Когда такой, как ты, стал упрекать его в худобе и бедности, он ответил:

Ты хочешь получить это молоко, собранное медовым выменем моей благородной верблюдицы, даром? Нет, клянусь Тем, в Чьей руке моя жизнь, я отдам его не меньше, чем за пять дирхемов бурдюк!

Зрители хохочут, поощряя бедуина возгласами, а он, опершись на свой пастушеский посох, по обычаю бедуинских поэтов, продолжает свою речь. Наконец он сторговался с купцом, они бьют по рукам, сделка состоялась, а Хасан бредёт дальше. Вот и их дом, окружённый высокой стеной. Хасан берёт в руки тяжёлый дверной молоток и изо всей силы стучит.

Дверь открывает сосед. Войдя, Хасан слышит необычный шум. Во дворе какие-то посторонние люди, из дома доносятся вопли и причитания. Когда мальчик, удивлённый необычным шумом, подбегает к дверям дома, навстречу ему выходит лекарь, чья лавка помещается на соседней улице. Едва не сбив его с ног, Хасан вбегает в дом.

Отец, всегда жизнерадостный и весёлый, лежит на кровати. Его глаза закрыты, на полу стоит наполненный густой красной жидкостью таз, видно, лекарь только что пускал отцу кровь. Из задней половины дома доносятся рыдания женщин — матери, сестёр и соседок. У постели отца сидит его друг — стражник Али. Он родом из Дамаска, как и отец.

— Что случилось с отцом? — спрашивает его Хасан.

— Аллах милостив. Твой отец, как обычно, стоял на своём посту. К утру он стал жаловаться на головную боль, я проводил его домой и привёл лекаря, чтобы тот пустил ему кровь. Но ему стало хуже после кровопускания. — Помолчав немного, Али говорит: — Аллах милостив, он не оставит вас сиротами.

Отец стонет. Хасан бросается к нему и подносит к губам чашку с водой, смешанной с лимонным соком. Но вода проливается на постель, отец не может поднять голову, и глаза его по-прежнему закрыты. Наступает вечер. Али ушёл, у постели сидят мать Хасана, его сёстры и младший брат.

Потом приходит ночь. Какая страшная ночь! Хасан никогда не забудет её. Отец мечется в жару и бормочет непонятные слова, лицо его покраснело, он совсем не похож на себя. Мать шепчет молитвы, потом, закутавшись в покрывало, выбегает из дому.

Она приводит с собой старуху, знающую древние молитвы магов-огнепоклонников, ведь мать Хасана — из древнего персидского рода. Может быть, поможет священный огонь? Старуха приносит с собой пахучие травы, разводит огонь в медном котелке и бросает в него травы. Они вспыхивают, к потолку взлетает сноп искр, языки огня извиваются, бросая причудливые тени, старухина тень растёт, и она кажется сказочной великаншей, злым духом, покинувшим пустыню; она бормочет непонятные заклинания, наклоняясь к огню.

Наконец наступает утро. Усталые дети заснули, мать подошла к больному и положила ладонь ему на лоб.

Мальчика будят пронзительные вопли матери:

— Вставайте, несчастные, ваш отец умер!

Хасан не помнит, что было дальше. Как сквозь сон ему чудилась суета в доме, какие-то длиннобородые старики, друзья отца, приносящие соболезнования. Его не покидает ощущение своей вины. Может быть, Аллах покарал его отца за то, что он был невнимателен на уроке и плохо читал Благородный Коран? Но тогда надо было покарать не отца, а его самого. Видно, Аллах вовсе не так милостив, как говорят…

Опомнился Хасан в дороге. Мать расплатилась с домовладельцем, распродала небогатую утварь, связала в узлы всё, что могла взять с собой, и отправилась в Басру. Соседка сказала ей: «Басра — большой город, а ты ведь искусна в стирке. Ты сможешь зарабатывать стиркой, и пристроить своих детей к достойным людям».

И вот Хасан покачивается в паланкине на спине высокого светло-рыжего верблюда. Один из бедуинов, пожалев вдову, взялся доставить её за небольшую плату в Басру. Так вот она какая, степь, воспетая поэтами в звучных стихах! Кругом холмы, кое-где покрытые чахлой травой, справа тянется пересохшее русло потока, глубокая долина, по которой весной, сметая всё на своём пути, мчится бешеная вода. На серо-жёлтой земле чёрными пятнами выделяются норы тушканчиков, высоко в небе парит степной орёл.

Говорят, в этих местах раньше было много львов, рассказывает погонщик, шагая рядом с верблюдом, но теперь они ушли далеко в заросли тростника, к болотам Басры, в места, недоступные для людей. Бедуин идёт мерным шагом, и кажется, никогда не устанет. Трудно понять, сколько ему лет, — его спина пряма, как у молодого, но лицо покрыто глубокими морщинами, то ли от старости, то ли от лишений. Мальчика сильно беспокоят прямые лучи солнца, а проводник, кажется, совсем не чувствует их слепящий жар.

— Твоя мать из Хорасана? — спрашивает он вдруг.

— Нет, она родом из Хузистана, а мой отец был чистокровный араб! — с гордостью говорит Хасан.

Ему льстит, что кочевник говорит с ним, как с равным, и, желая показать, что он заслуживает этого, Хасан добавляет: