Енисейском, Красноярском уездах. Другая же часть раскольников, самая буйная, сжигаться отнюдь не стремилась, а поставила целью раздуть новую смуту. Такие, в основном, устремлялись на Дон. Оседали по «окраинным» рекам, где не было казачьих городков — Иловле, Кагальнику, Медведице. То есть все в тех же «воровских» местах. И публика была та же, что у Разина: бродяги, «воры», волжская шпана. Главным их центром стал Усть-Медведицкий скит, где верховодил Кузьма Косой. Отсюда распространяли «хулу» на царский дом и Церковь, завязывали отношения с кочевниками. По стране рассылались «чернецы» с «прелестными письмами»: «Аще же какой опал будет с Москвы, то тогда идите к нам. За нас многие орды и калмыки, не покинет нас и Чаган Богатур, и Ногай-мурза, как пойдем на Москву, замутим всеми…»
Как видим, тут «неповрежденная вера» была только знаменем, ничуть йе препятствуя объединяться с мусульманами или буддистами — абы «замутить». Возникла опасность рецидива «разинщины». Большая толпа раскольников явилась в Черкасск, подбивая казаков восстать за «старую веру». Их прогнали, и они ушли на Кубань, отдавшись под власть турецкого султана. Но в целом Войско Донское теперь вело себя по отношению к старообрядцам пассивно. Недовольство правлением Софьи и Голицына сказывалось и здесь, инициативы в преследовании «воров» казаки больше не проявляли. И из Москвы последовал строгий приказ разорить скиты. Поэтому атаману Минаеву, отправляясь в поход, пришлось отделить часть казаков против старообрядцев.
Воевода Неплюев поставленную ему задачу выполнил. С 30-тысячным корпусом он выступил в степь весной, до жары. В конце мая был на Самаре, туда же подошел Мазепа с украинцами. По планам голландского инженера Вазаля за месяц была построена крепость, названная Новобогородицком. В ней оставили гарнизон, а остальные войска без боев и потерь вернулись обратно. Минаев с донцами в это время производил диверсии против Азова. Но отряд, отправленный на Медведицу, успеха не добился. «Воры» отбивались. А казаки, видать, не очепь-то стремились рисковать жизнью
Что же касается турецкой войны, то даже временное затишье на русском фронте оказалось бедственным для Речи Посполитой. Хан вывел из Крыма всю орду, она прокатилась по Украине, вторглась на Волынь, соединилась с османскими частями и вдребезги разгромила поляков. Татары угнали 60 тыс. пленных, множество скота. А успехи Австрии были парализованы Францией. Людовик XIV опасался, что Турция после своих поражений запросит мира, и рухнет вся комбинация с отвлечением императора. И пришел к выводу, что для него настало время поживиться. Французы вторглись на Рейн, захватили Пфальц и Кельн. Против них выступила Аугсбургская лига. И на Западе загремела еще одна война, получившая в истории название Девятилетней.
Для России международная обстановка значительно осложнилась. Стали поступать сведения, что разбитые поляки и сцепившиеся с Людовиком австрийцы уже не прочь примириться с Портой, Тем не менее от Москвы они настойчиво требовали выполнения союзнических обязательств. Запахло реальной угрозой, что Россию подставят. Подтолкнут к атакам, чтобы турки перенацелили на нее все силы, а потом умоют руки и оставят воевать один на один. Из Швеции и Бранденбурга приехали послы специально для того, чтобы предупредить Голицына об этих играх. Сообщили, что эмиссары Франции ведуг в Варшаве тайные переговоры, предлагая посредничество для сепаратного мира с Турцией. А за
А из Стамбула и Бахчисарая давали понять, что согласны замириться с Москвой. И многие наши политики считали такой выход самым разумным. При сложившемся раскладе можно было выторговать очень выгодные условия. Но ведь это было бы крахом всей голицынской внешней политики! Разве будут иностранцы по-прежнему хвалить «перестроечника», если он начнет отстаивать не их интересы, а национальные? И канцлер высокомерно объявил, что согласится на мир только тогда, когда очистит берег Черного моря от турок, а татар выгонит в Анатолию. Разумеется, это стало известно за рубежом. И, ясное дело, после таких высказываний никакие переговоры стали невозможными.
Временщик в этот период расстилался перед Западом пуще прежнего. Вопреки установкам всех предшествующих царей, он разрешил полякам и шведам транзитную торговлю через территорию России! Наплевав на то, что это грозило убытками и казне, и отечественным купцам. Польское посольство графа Сири поехало договариваться с персами. Причем с ним в Москву прибыли иезуиты, и Сири попросил Голицына о «маленькой» услуге — обеспечить им свободный проезд в Китай. И обеспечили бы, на такое у канцлера ума хватило бы. Но накладочка вышла. Голландцы донесли, что среди иезуитов находятся два французских шпиона. А Франция оскорбила русских послов, и спустить ей — значило совсем уж лицо потерять. Поэтому было объявлено, что иезуитам-полякам путь свободен, а для французов Москва может предоставить лишь одну милость — позволяет им вернуться назад. Хотя и сам Сири был французским шпионом. И поляки-иезуиты работали на Людовика. Задумавшего, кроме Турции, вовлечь в альянс и Китай — пусть с востока на русских навалится.
Но в российско-китайском противостоянии ситуация тоже успела измениться. Джунгарский властитель Галдан убийства своих послов Тушету-ханом не забыл. По степным законам этого нельзя было забывать. Такое преступление влекло за собой не просто войну, а кровную месть. Галдану лишь потребовалась некоторое время, чтобы уладить конфликт с казахами и обеспечить свой тыл. А в 1688 г. он бросил массу своей конницы на Халху, Прокитайского хана с его войском смели с лица земли. Подданные Тушету бежали под защиту маньчжуров в Южную Монголию. Уничтожение союзника встревожило Канси, как и перспектива союза калмыков с русскими. И он подтвердил согласие на переговоры, которые были назначены в Нерчинске. В общем-то, делегация Головина давно ждала этого, торчала в Забайкалье уже два года. Но китайцы все еще не теряли надежды взять ее «на пушку». Их послы прибыли с большим войском. Несколько раз прерывали переговоры, делая вид, будто собираются начать боевые действия. Однако русские быстро поняли, что на окончательный разрыв они не решаются. А значит, получили от Канси инструкцию заключить мир. Поэтому дипломаты не реагировали на демонстрации, и диалог тянулся дальше.
Ну да это ведь было далеко от Москвы. И считалось делом второстепенным по сравнению с турецкой войной. Линию Голицына на ее продолжение Софья полностью разделяла. Победа, которая затенила бы прошлую катастрофу и обеспечила ей преданность армии, требовалась правительнице, как воздух. Но она вела себя более умно и гибко, чем канцлер. Старалась искать новых сторонников, сгладить противостояние с оппозицией. Одного из Нарышкиных пожаловала в бояре. Федора Ромодановского, племянника убитого полководца, поставила во главе Преображенского приказа, вести борьбу с политическими преступлениями. Воеводой важного Белгородского разряда назначила Бориса Шереметева, несмотря на то, что Голицын его ненавидел. Софья всеми мерами стремилась повысить свою популярность. В 1688 г., когда Москва пострадала от сильного пожара, она распорядилась выдать ссуды всем погорельцам, а 2 тыс. домов было построено за государственный счет — казна даже не смогла вовремя выплатить жалованье иноземным офицерам.
Наконец, правительница догадалась «подтолкнуть» проблему с наследником Ивана. Его жену убедили в чрезвычайной важности вопроса, и стольник Юшков «подсобил» государю. После 4 лет супружества Прасковья забеременела. Но и оппозиция отслеживала шаги правительницы и реагировала адекватно. Решила срочно женить Петра. Его мнения не спрашивали и вкусами не интересовались. Невесту выбирала мать и остановилась на Евдокии Федоровне Лопухиной. (Точнее, ^е звали Прасковья Илларионовна, но имя и отчество Наталье не понравились, поэтому невесте и ее отцу при женитьбе переменили имена. Что, кстати, в немалой степени характеризует и саму Наталью — как даму самовластную, эгоистичную, но довольно ограниченную). Главным критерием выбора невесты явилось то, что род Лопухиных был многочисленным. И теперь он горой встанет за «своих». В январе 1689 г. состоялась свадьба. Что являлось серьезной политической заявкой. Женатый человек на Руси вступал в совершеннолетие. Евдокия была на 4 года старше Петра, 20-летняя, можно сказать, «в девках засиделась». Зато уже гарантированно годилась к
