И сказывается это особенно ярко сейчас, когда сами работники системы, так называемые «коммунисты» ни во что не верят, и хотя уже не мыслят по стереотипу, но по нему ведут себя. Однопартийная система социализма, то есть ее фашизация, скомпрометировала себя «изнутри» и пожинает плоды в окаменевших бюрократических формах.[27] «Фабрика врагов» советской системы работала по-разному.

Следовали подписи, самыми аккуратными школьными почерками:

Светлана Кузминская — 15 лет, Володя — 12 лет, Петя — 10 лет, Вася — 7 лет, а внизу страницы обведены карандашом две детских ладошки, внутри каждой написано рукою старшенькой Светланы: «Соня — 6 лет» и «Юра — 4 года» и потом: «Ждем ответа, как соловей лета» и адрес.

Это письмо со всеми его грамматическими ошибками, написанное на самой хорошей тетрадной бумаге, принесла мне показать тетя Дуся, жительница г. Белово, где находился наш лагерь, попавшая в заключение на 15 лет кассирша железнодорожной станции. Дети и убитый горем муж, кадровый железнодорожник с обвисшими сивыми усами, почти ежедневно получали с нею «свиданку». Дуся выходила к ним в проходную, они обнимались и плакали горько. Вместе с ними прослезится, бывало, и дежурный «начальничек», знакомый семьи. Да и незнакомые растрогивались.

А преступление тети Дуси заключалось в следующем.

Сталинская денежная послевоенная «реформа» 47 года была такова: у кого на сберкнижке три тысячи, так они тремя тысячами и оставались. Остальное содержимое сберкнижки снижалось в 10 раз. А товары оставались в старой цене, кроме хлеба и продуктов самой первой необходимости. Так что послевоенные «тысячники» сразу обеднели.

Деньги же, находившиеся на руках — хоть 100 тысяч, тоже снижались в 10 раз, их номинальная стоимость не оставлялась даже и для трех тысяч. Но не в этом был ужас: деньги на руках следовало в какой-то очень короткий срок, чуть ли не в сутки, обменять на новые банкноты. Не обменял в срок — а как успеть? — все насовсем терял. За сутки.

Что там делалось возле сберкасс — не ведаю. А кто был в отъезде? Был болен? Или там еще почему не смог? Те, кто о грядущей реформе вовремя узнал, кинулись вещи покупать. Цены-то на них оставались прежними, высокими. В те разоренные времена вещи были тоже «валюта».

Да кто о реформе «вовремя» узнал? Элита только бюрократическая. А среди массы народа лишь слухи только бродили, какие-то «тайные комиссии» в глубоком от народа секрете что-то готовили. Было это тайной государственной, не то что «хрущевская» реформа, носившая характер обнародованной кампании, при которой паника исключалась, и покупательные цены на все менялись как один к десяти. И срок на обмен купюр давался достаточный. Сталинская же реформа никак не учитывала интересы народа. (Так же случилось и в начале реконструкции Москвы: ваш дом под снос и отправляйтесь, куда хотите! Масса самоубийств вынудила правительство давать при этом случае по две тысячи на рыло, многосемейные могли в окрестностях Москвы хотя бы что-то себе построить. Одиночки, конечно, не могли — постройка стоила в 10 раз дороже, только после войны стали обеспечивать выселяемых новой жилплощадью).

Бесчеловечна и антинародна была та реформа в 47 году.

Тетя Дуся узнала о реформе только вечером накануне назначенного дня, когда сберкассы были уже закрыты, или попасть в них было уже невозможно: люди спешили все положить на книжку, чтобы хоть три тысячи остались в номинале. А у ее семьи на руках была тысяча отложена. Корова помогла прикопить. На руках! Пропадала заветная тысяча! Кинулась тетя Дуся к мужу, к подруге, дежурной по станции, у которой тоже были сбережения на руках, вне сберкассы. Как тысячу для шестерых детей спасти!? Ведь завтра она в сто рублей обратится, а пальто для Светланки как стоило 600 рублей, так и будет стоить!

И решили они: за этот вечер на тети Дусины и подругины деньги возьмет кассирша из кассы несколько железнодорожных дорогих билетов, а завтра будет продавать их по прежней цене — тысяча тысячей и останется.

Да еще и радовалась Дуся: как раз она дежурная — повезло! Правда, колебалась вначале, да подруга уговорила на исполнение тайной операции, очень уж не хотелось, чтобы тысяча в сто рублей обратилась!

Так и сделали. А уже наутро — в кассе ревизия. То ли по доносу тех, кому в такой услуге было отказано, то ли у начальства заранее было намечено.

И со всего города Белово, где многие, заранее узнав детали, так поступили, использовав служебные возможности, изловили одну только тетю Дусю с подругой. Кассиршу на станции не любили, остра на язычок была, критику начальства позволяла, честности всегда требовала. И все радовались, что она «попалась», а никто не попался. И на суде прокурор говорил, осрамила-де одна мошенница город Белово! И как всегда по новизне декрета, по первенькому снежку бывает, дали законники ей, матери шестерых детей, высшее наказание — 15 лет с конфискацией имущества. А подруге — десять.

Вначале она и подругу не называла, все, мол, деньги — мои, но стали давить, обещать, что простят — ну, подумаешь: преступление — злоупотребление служебным положением, кто его не совершает! Надо только назвать соучастников. Она испугалась: спросят, откуда у вас, кассирши, большие деньги, и рассказала о подруге, а та — на нее. На следствии тетя Дуся с ее ироническим и сердитым язычком говорила от гнева многое, что о них думала и знала. Тут припомнили, что она дочь высланного в Сибирь кулака, хотя много лет об этом уже и не вспоминали.

И ударила сталинская денежная реформа не по «жучкам», нажившимся на войне невыносимо, а по тетям Дусям.

И вот в беловском лагере в барак входят две испуганные «приличные» женщины, бледные, с узелками. Зрачки от ужаса огромные. Сколько уж я еще в Москве видела таких зрачков!

Деньги, что они на этой операции «нажили» — конфисковали, а так как купленные билеты они еще не реализовали, у бедняков отобрали коров, мебель, вплоть до детских кроваток.

Старшая Светланой названа в честь сталинской дочери. Именно в ту пору Светлан в СССР появилось десятки тысяч. В честь. И Дуся назвала, хотя была дочерью кулака, да к тому времени позабылось. А первый сын — Володя в честь Ленина.

Придет «орава» эта к матери на свидание. Детишки засопленные, в головах вошки завелись. Муж плачет, слезы по усам повислым: «Не тебя, Дуся, наказали, а меня да Светку!» В школе — двойки. Володя говорит: «Это у меня, мам, от горя». Светке, чтоб ораве сготовить да постирать, да много чего поделать — в школу уже не ходить! В детдома детей? Отец волосы на себе рвет: «Не сироты же они!» И дети: «Хотим с папой остаться!»

Однажды начлага Андреев («профессор») — жена его была отменно добрым человеком — знающий трагедию семьи, принес тети Дусиным детям пирога. Пришел «на свиданку», стал раздавать, не берут они у него ни кусочка, маленький его еще и за палец укусил: «Ты нашу маму мучаешь!» Тетя Дуся с мужем ужасно тогда испугались: подумает, подучили ребенка, еще мстить начнет! Но ничего, обошлось.

Подругу скоро в другой лагерь этапировали: не положено «подельщиков» (сидящих по одному делу) в одном месте держать. Дусю пока оставили. На общих работах, зато дети рядом. Непривычная к тяжелому не бабьему труду мучилась она с печенью своей на копке канав и траншей, худенькая, остроносая, язвительная от природы.