это, именно, и есть жизнь — жизнь в смерти. Поэтому, Лида, решайся сама и, правильнее сказать, не на свидание с мужем, а, если нужно, и умереть там. Судя по его письмам, там так же, как и на фронте — царство смерти. Там, сама себя узнаешь, кто ты ему: просто жена или жена-спутница, сестра и друг. А теперь, вот уж, слово за тобой.

— Поеду, Екатерина Тимофеевна, а там посмотрим на месте, — ответила Лида.

— Нет, голубушка, смотри здесь, а не там. А если хочешь, то скажу: смотреть надо было, когда ты решалась на бракосочетание, тогда надо было решаться на жизнь и смерть сразу, потому что христианский брак — это сочетание обоих супругов в жизни и смерти, на все ваши земные дни. В брачный день — начало вашего сочетания, а конец его — в вечности. Там, твое имя будет уже не жена, а сонаследница благодатной жизни, и место твое не рядом, под руку с мужем, как здесь на земле, а в его венце жизни, если только сама, вместо всего этого, не окажешься его терновым венцом здесь, на земле.

— Мама, — вмешалась Наташа в разговор, — а почему ты мне не высказала всего этого, когда я готова была ехать к Яше на тот же край света?

— Наташа, прежде всего, вдохновение приходит от Бога, а кроме того, ты — это не Лида Комарова, и Яша — не Женя.

Долгое время Лиды не было видно в кругу друзей, она была в это время занята предварительными сборами в дальний свой путь.

Зима 1944 года началась слякотью, то и дело моросил мелкий дождичек, переходящий, как обычно, в мокрый липкий снег. Кутаясь в поношенное коротенькое пальтишко, осторожно обходя лужи, Наташа торопилась с завода домой. Тревожные мысли, в неприятном сочетании с мозглой сырой погодой, леденили душу и легким ознобом, то и дело, пробегали по спине. Уже более двух месяцев от Яши не было никаких вестей. Однако, под влиянием маминой прошедшей беседы с Лидой, сердце Наташи наполнилось до краев решимостью на самые отчаянные подвиги, в деле оказания помощи страдальцам. Она даже и не замечала, что, окрыленная этой мыслью, обгоняла уже не одного прохожего. Но сомнения о Яшиной судьбе не оставляли юную борющуюся душу и, подползая холодной змеей, пугали еще чем-то неизведанным, страшным.

Вот уже много дней, возвращаясь с работы, она находила пустой свою заветную полочку на этажерке. И теперь, когда приближалась к дому, мрачное предчувствие, острой болью, царапнуло душу: 'Неужели и сегодня нет?' Шаги замедлились. С печальной улыбкой, она заметила, что уже не обгоняет прохожих, но плетется, погруженная в свои догадки, сзади какой-то старушки… Вот и заветная калитка…

— Мама, есть чего мне? — нетерпеливо спросила она, входя в комнату.

— Там положила, — указав рукой, ответила мать дочери и вышла во двор.

Знакомая подпись на конверте утешила Наташу. Она порывисто вскрыв конверт, быстро пробежала глазами по строчкам короткого письма, но через минуту руки безвольно опустились на колени, губы задрожали, и из глаз покатились крупные слезы.

— Ната! Что случилось? — заходя, с тревогой спросила ее Екатерина Тимофеевна.

Наташа, закрыв лицо руками, упала на подушку. Беззвучно и частыми порывами рыдала она, страдая от еще неизведанного ею, чувства измены. На столе лежало развернутое Яшино письмо, в котором Екатерина Тимофеевна прочитала:

'Наташа, прости, прости меня за долгое молчание и еще более, прости за мое печальное признание. Я сильно заболел. За мною в болезни ухаживала одна девушка, в результате чего, я ей многим оказался обязанным, и у меня невольно возникло в душе колебание: по освобождении из заключения, кто должен оказаться моей женой — ты или другая?

Недостаев Яша'.

Яд измены, вначале как бы парализовал на мгновение волю и ум Наташи, но вслед за тем, все существо собралось в решительном порыве:

— Ах, вот как!

Она сразу села и ответила:

'Яша, признание твое получила, приняла как от Бога, фото твои высылаю, письма уничтожаю. Прости меня и ты. Наташа'.

Вскоре она получила от него еще короткое письмецо:

'Наташа, прости меня еще раз. Я постараюсь восстановиться перед тобой и перед Богом, но того, что случилось у меня, поправить уже невозможно…'

Это письмо Наташа оставила без ответа. От измены она страдала мучительно и долго, раздираемая внутренним возмущением: 'Ведь все, самое ценное, в моей жизни я отдала на общий алтарь борьбы за истину: цветущую юность, драгоценное время, начаток сил, дни и ночи и, наконец, привязанность и семь лет ожидания?! Я плакала с ним, сострадая его печалям, радовалась его малейшим успехам и благополучию, кажется, что уже жила с ним одной жизнью, а теперь… Я получаю, за все это, самое бесчестное, безжалостное отвержение в то время, когда я готова на любой жертвенный подвиг. Мне легче было бы получить злой удар в спину или унизительную пощечину, нежели такой обман за мое многолетнее ожидание и самую чистую, бескомпромиссную любовь'.

— Что может быть еще позорнее, еще больнее, и какие страдания могут быть еще мучительнее, чем страдания отверженной любви? — Так, не замечая никого вокруг, уже вслух разговаривала Наташа, изнемогая от сердечной боли.

— Натулька… есть страдания несравненно более глубокие, чем твои, — заговорил, незаметно вошедший, Гавриил Федорович — отец Наташи, нежно положив свою руку на ее голову. — Это страдания публично осмеянного, оплеванного, отверженного своими, мучимого от раздираемых ран, распятого на кресте, нашего с тобою, Спасителя Христа. Там, отверженная Любовь страдала на глазах тех, кто был исцелен ею от проказы, поднят с одра болезни, спасен от неминуемой гибели; страдала над головами, отвергнувших ее. И этими преступниками оказались мы с тобой, но Он простил нам и продолжает прощать еще и теперь.

Ты теперь посмотри на Него, на Его отвергнутую любовь, а Яшу оставь и, поверь мне, что это не случайно. Господь ничего не делает без того, чтобы не приготовить тебе нечто лучшее. У тебя есть твое счастье, приготовленное Самим Господом, и ты можешь получить его тогда, когда посчитаешь, что для тебя уже все потеряно, только доверься Ему.

Давай, будем молиться Иисусу и изложим Ему наши страдания.

Наташа ни разу в жизни своей так горячо и сильно не молилась, как теперь. С ней вместе, склонясь на колени, разделяли ее горе отец и мать. Никогда она не чувствовала так близость Божью, как после этой молитвы. То чувство отчаяния, которое душило ее — отступило. Безвыходность, представлявшаяся ей тупиком — раздвинулась. Тоска, охватившая ее, если не оставила совсем, то отступила, а рядом с собой она почувствовала незримое присутствие Спасителя и прошла, как бы очищение и крещение огнем, через эту личную скорбь, которая только приблизила к Господу и приготовила к серьезному служению Ему.

Наташа еще больше отдалась служению, посещая с друзьями скорбящие семьи, но при всем этом, страдала молчаливо и почти одиноко. Ведь у каждого из друзей было, по-своему, тяжкое горе, и у кого его не было? На вид она заметно изменилась, стала совсем худенькой, часто задумчивой. Однако Господь сильно любил ее. Вскоре, придя домой после работы, она застала у себя, сияющую от радости, Лиду. Держа в руке конверт, Лида объявила, что из Москвы ей пришло разрешение на выезд к мужу, Комарову Евгению Михайловичу, для постоянного жительства.

Наташа, услышав это, бросилась ее обнимать, поздравлять; она была очень рада за своих близких друзей. Весь этот вечер прошел в планах по всестороннему приготовлению. Известие об отъезде Лиды к Жене облетело всех верующих. Это была единственная из жен страдальцев, которая отважилась разделить с мужем его тяжкую участь. В глазах друзей, она представлялась в разных образах. Для Наташи — она была, по меньшей мере, княгиней, женой декабриста Волконского.