городской жизнью, которую покинул почти десять лет назад. Начавшаяся зима показалась для него удивительно мягкой; ни лютых морозов, ни убийственной пурги не было и в помине. Весь ноябрь месяц бухту Нагаево бороздили океанские теплоходы, местные катера и разные суда военного флота, оставляя за собой длинные гряды дробленного льда.

Подолгу, с наслаждением Павел наблюдал за всем происходящим вокруг, что, в какой-то мере, помогало ему забыться от пережитого, да и от диких пейзажей тайги.

Но, когда он заглянул во внутреннюю жизнь города, сердце невольно защемила тоска. При знакомстве с людьми, он встречал очень много подобных себе, которые уже долгие годы, ожидая 'особого распоряжения', с тоской глядели на бухту, убегающую узким чулком в просторы Охотского моря.

Где-то там безвестно, томясь неопределенностью, жили дети, родственники, разбросанные порой на тысячи километров друг от друга. А еще дальше — лилась людская кровь на фронтах изнурительной, ужасной войны. Многие, потеряв всякую надежду на возвращение, прожигали свою жизнь по принципу: бери от жизни все, что можешь.

К удивлению Владыкина, к такому разряду относились люди, занимавшие в прошлом, высокое положение в жизни. Особенно, жены ответственных некогда, работников; но, пожизненно разлученные с мужьями, изнеженные в прошлом роскошью, здесь (никому не нужными) прожигали остатки лет, собирая крохи под чужим столом любострастия.

Павел с глубоким сожалением наблюдал за этими жертвами греха и, видя эти, раздавленные эпохой, личности, ужасался, находя в этом — проявление гнева Божия. Человек, оставив Бога, терял и себя. Еще более, он был потрясен, однажды, страшной картиной на улице Магадана: колонна за колонной, охраняемые усиленным конвоем, двигались, под завывание метели, кутаясь в легкие одежонки, подростки — мальчики и девочки. Павел с сожалением глядел на них со стороны, не зная их подлинной вины, но был уверен, что многие из них этой вины не знали. Он вспомнил свои первые шаги по этим же улицам и в этих же колоннах, и подумал: 'А куда их поведут дальше?' Слезы сострадания выступили у него на глазах, и он тихо произнес, взглянув в темное небо: — Господи! Сжалься над ними; они не знают, что январь 1945 года (для многих из них) будет последним январем в жизни.

'…се, раба Господня; да будет мне по слову Твоему'

Лук.1:38.

Могучим грозным шквалом волна арестов 1937 года обрушилась на Ташкентскую, едва сформировавшуюся, общину христиан и увлекла в пучину страданий вначале отцов, а вслед за ними и сыновей. Стойкость, верность и нелицемерная христианская любовь юных друзей была подвержена самому суровому испытанию. И, слава Богу, многие из них оказались в этих скорбях верными, преданными Богу, прежде всего, а также чуткими, сострадательными и братолюбивыми друг ко другу.

Ковтун отец и сын, Комаров Женя, Тихий Миша с отцом, Лысенко отец и сын Юрий, оба брата Недостаевы: Давид и Яша — все оказались на далекой чужбине и, оторванные от родных и любимых друзей, утешались только редкими письмами. Разлука, до нестерпимой боли, раздирала души друзей, и оставшиеся на воле проявляли подлинное мужество, отвагу и бесстрашие, чтобы, оказывая сочувствие, утешать дорогих узников, с христианским постоянством, письмами и посылками.

В числе таковых оказалась и шестнадцатилетняя девушка Наташа Кабаева. Горячистой Божьей любовью, она через письма и открытки зажигала сердца страдальцев непоколебимым упованием на Господа. Господь же, со Своей стороны, наделял ее в этом служении ревностью, неутомимой энергией и здоровьем. Близкими сотрудниками ее были: Лида — жена Комарова, а также, любезные и достопочтенные, папа с мамой — Гавриил Федорович и Екатерина Тимофеевна.

До глубокой ночи, при тусклом освещении, при вдохновении старенькой мамы, Наташа часто просиживала за письмами. Из всех переписок, наиболее регулярной установилась у нее связь с Недостаевым Яшей. Еще на воле, до заключения, Яша наблюдал, как в ее, еще почти детском, сердечке формировалась и созревала чистая, бескорыстная любовь к Богу и к своим друзьям. Первой она бежала навстречу людскому горю и последней оставляла душу после того, как ей было оказано должное участие.

Теперь же, когда самые дорогие и любимые друзья оказались в страданиях, ее любовь мужала и крепла, как говорят, не по дням, а по часам.

Одного она не могла заметить, где и на каком году разлуки (через переписку с Яшей) у них открылась личная любовь. Он признался, что полюбил ее еще с первой встречи, но не открывал это из-за молодости Наташи. Теперь же объявил ей о своей любви и желании соединить в будущем их жизни воедино, и вместе служить Богу; просил терпеливо ожидать его возвращения. Наташа скромно согласилась, встретив в этом желанную взаимность.

Доверившись Господу, в дальнейшем, считая себя связанными обещаниями, они взаимно утешали и ободряли друг друга.

Однажды Яша сообщил, что им разрешены свидания с родными. Наташа известила об этом родителей и, со своей стороны, изъявила готовность и искреннее желание посетить своего брата и друга, чтобы послужить ему любовью, если бы даже пришлось перенести из-за этого лишения.

Старички долго думали об этом, но, наконец, Екатерина Тимофеевна сказала дочери:

— Наташа, послушай, что я тебе скажу. Прежде всего, тебе просто неприлично, как девушке, это делать, а потом, вот что еще, милая моя: если уж упование на Господа его не ободряет, то ты не вольешь ему бодрости и силы собой. Придет время, может, тебе придется ехать и еще дальше, но женой, спутницей, тогда — это будет великой честью для тебя. А сейчас, при известных обстоятельствах, может оказаться бесчестием. Пусть терпит; а мы, усиленной молитвой, поможем ему больше, чем жертвой.

Наташа в смирении приняла все это от родителей, выслушав их, и стала ожидать, хотя ожидание длилось уже седьмой год.

В доме Комаровых происходили необычайные волнения. Однажды вечером, прямо с работы, забежала к Кабаевым, с письмом от Жени, Лида и прочитала из него, что он сейчас работает по своей специальности, окружен замечательными людьми, обстановка, по сравнению с ужасным Бутыгичагом, неузнаваемо изменилась, и начальство выслало в Москву ходатайство с Колымы, о разрешении ее выезда туда. Теперь Женя сообщает ей, на ее усмотрение. В выезде Жени сюда, к семье, ему категорически отказано. Он пишет, чтобы она выслала свое решение, так как, в случае ее приезда, Женя мог бы заранее хлопотать там о комнате.

— Вот, я пришла к вам за советом, что мне делать? — закончила она.

— Ой, Лида, ты вопрос задаешь какой! Его решать придется только тебе, — ответила ей Екатерина Тимофеевна. — Скажу я тебе только, что женой, рано или поздно, оказывается почти каждая девушка, а другом является не каждая жена. Любой сестре-христианке до замужества один шаг, а чтобы стать верным другом, нужна жизнь кипучая, жизнь в смерти, которая подошла к тебе теперь вплотную, а у Жени она — на дне могилы. Конечно, нам всем очень тяжело, смерть 'черным вороном' вьется над каждым из нас, мы все находимся сейчас, как бы на кладбище, но не все — в самой могиле, как наши дорогие друзья.

Чтобы смерть победить, Христос сошел в могилу и победил ее бессмертием. Чтобы победить ее, нам всем нужно быть облеченными в бессмертие, т. е. быть облеченными Христом.

Вот, до могилы ты была хорошей спутницей или женой, а чтобы стать другом, нужно спуститься к нему, в его могилу, а там — вместе жить и умереть. И это не порыв, моя дорогая, не романтический подвиг,