Так как оба дела находились в состоянии временного застоя, Бёртон провел остаток дня, разбирая письма и работая над книгами и переводами. Просматривая «Империю», он с удивлением обнаружил большую статью Генри Мортона Стэнли, который подробно описывал последние научные дебаты об истоках Нила и совершенно беспристрастно приводил аргументы обеих сторон. Версию Бёртона, согласно которой великая река вытекает из еще не изученного озера Танганьика, Стэнли называл перспективной, но требующей дальнейших исследований. Идею Спика о Ньянзе как истоке Нила автор считал более вероятной, но опять-таки не окончательной. Что касается самих ученых, то, по мнению Стэнли, Бёртон стал жертвой неудачно сложившихся обстоятельств, поскольку лихорадка лишила его возможности участвовать в дальнейших поисках. В то же время Спик, утверждал Стэнли, не имел необходимых навыков и достаточного опыта географических исследований и поэтому совершил ряд серьезных ошибок. Стэнли также был критически настроен к «переименованию» Ньянзы. По его словам, не было никакой необходимости называть озеро в Центральной Азии именем короля Англии Альберта.

«Вот так поворот приняли события!» — подумал Бёртон. Он-то всегда считал Стэнли своим непримиримым врагом, человеком, который постоянно подбрасывал уголь в топку неугасимой злобы Спика, направленной против него.

Что произошло с чертовым янки?

Ответ на этот вопрос он узнал, когда вскрыл письмо сэра Родерика Мурчисона. В длинном, многословном послании речь шла о финансовом беспорядке, оставленном Бёртоном после отъезда из Занзибара два года назад. В частности Мурчисон упрекал Бёртона в том, что он отказался выдать заранее оговоренную плату носильщикам, которые сопровождали его и Спика семьсот миль по неисследованной территории — туда и обратно. Бёртон действительно не дал им положенных денег, поскольку считал, что они не выполнили условий контракта, постоянно бунтовали и толпами дезертировали, а значит, не заслужили полной суммы.

К несчастью, британский консул в Занзибаре, Кристофер Ригби, также был в числе врагов Бёртона. Они знали друг друга с Индии, и Ригби бесило, что Бёртона, а не его, признали лучшим знатоком местных языков. И тогда Ригби, пользуясь своим официальным положением, решил отомстить. Это он заварил кашу вокруг дела с носильщиками, которое тянулось вот уже долгих два года.

Это, однако, было дело прошлого. А что новенького? Вот! Сэр Родерик сообщал в письме, что кандидатура Генри Мортона Стэнли получила одобрение руководства, и он возглавит экспедицию, чтобы раз и навсегда разгадать загадку Нила.

«В связи с этим, — писал Мурчисон, — я предоставил ему плоды вашей работы, которые, я уверен, окажут неоценимую помощь в его новой попытке. Будьте уверены, дорогой Бёртон, что вы уже завоевали себе место в истории, и какие бы результаты ни получила экспедиция Стэнли, они были бы невозможны без ваших достижений, которые проложили дорогу всем тем, кто идет сзади».

И опять сэр Ричард Фрэнсис Бёртон ощутил странное чувство раздвоенности: эта новость должна была привести его в ярость, но он не почувствовал ничего подобного. Точнее внутренний голос подсказал ему: географические исследования — это больше не его занятие, они остались в жизни прежнего Бёртона, его доппельгенгера.

Несколько часов подряд он писал заметки о своем расследовании, снял копии с рапортов из дела Джека-Попрыгунчика, которое ему оставил инспектор Траунс, и завел папки для хранения всех документов, имеющих отношение к этому делу.

В десять часов вечера в дверь позвонил Траунс.

— Ты молодец, старина, — объявил он, упав в кресло и молча взяв из рук Бёртона стакан виски. — Я облазил весь Баттерси, у меня ноги отваливаются, но оно того стоило! Ты ухватил зацепку! Вот послушай!

Бёртон удобно уселся и все время, пока говорил Траунс, потягивал портвейн.

— Семеро из «Бригады Баттерси» имеют дочерей, остальные нас пока не интересуют. Я буду про каждого по очереди. Первый — Мартин Шепард, еще жив, шестьдесят один год, женат на Луизе Бакль. У них два сына и дочь Дженнифер. Она родилась в 1822 году. В 1838-м, когда ей было шестнадцать, она шла через Баттерси, и к ней пристал «прыгающий демон». Она испугалась, конечно, но нисколько не пострадала, и ее семья никому даже не сообщила об этом случае. В 1842-м она вышла замуж за Томаса Шумахера, родила дочь, и вскоре вся семья уехала в Южную Африку. Ты не против, если я закурю?

— Кури, — ответил Бёртон. — Ты думаешь, что «прыгающий демон» — Джек-Попрыгунчик?

— Во всяком случае, весьма вероятно, не так ли? Жаль, что я не могу поговорить с Дженнифер Шумахер. Не думаю, однако, что это так уж необходимо; и ты, скорее всего, согласишься со мной, когда услышишь остальные истории. Пошли дальше. Мистер Бартоломью Стивенс.

— Отец Мери Стивенс.

— Да. — Траунс набил трубку табаком. — Стивенс в 1821 году женился на Элизабет Прингл, через год родилась Мери. Как ты помнишь, на нее напали в 37-м, когда ей было пятнадцать. Пять лет спустя она вышла замуж за Альберта Файевезера, вся семья переехала в Эссекс, где живет и теперь. У них четверо детей: три сына и дочь. Их дочери, Конни, сейчас семнадцать лет. Третий парень — Карл Гудкайнд, умер пять лет назад. Его вдова, Эмили, жива, я говорил с ней. У них была дочь, Дебора, которую в 1838 году заперли в Бедламе, потому что она внезапно сошла с ума. Отчего — непонятно! Во всяком случае миссис Гудкайнд не смогла мне внятно объяснить это. Девочка умерла в психушке двенадцать лет назад.

— Опять думаешь на Джека? — вяло заметил Бёртон.

— Ты же видел рапорты, капитан, и знаешь, что были зарегистрированы случаи, когда жертвы теряли рассудок. И я подозреваю, что Дебора Гудкайнд — одна из них. И нечего удивляться, что о таких случаях не всегда становилось известно: это же стыд для родителей признаться, что их дочь свихнулась,