перекрестке.

Метель завязалась не на шутку. Косая штриховка густо неслась перед стеклом в свете фар. Огни едва раздвигали этот шевелящийся занавес. Ничего не было видно, и, чтобы на что-нибудь не наскочить, Надточиев, осторожно ведя машину, высунулся из бокового окошка и слушал, как из снежной мглы доносились до него разговоры, смех, растрепанная ветром мелодия.

— Да, Бурун, не везет нам, старина. Мы не увидим даже ее окошка и не скажем ей из машины: «Спокойной ночи». Вот так-то...

Снег шел крупный, влажный, липкий. Чувствовалось: метель предвесенняя.

Набережная — это уже не название на архитектурном плане. Это ряд хорошеньких деревянных домиков, стоящих на расстоянии друг от друга. Их крылечки, калитки палисадников ведут на проезд, вдоль которого сейчас шеренгой стояли молодые, только что переселившиеся из тайги лиственницы. Балконы и терраски домиков, располагавшиеся с другой стороны, пока что выходили на лес, сбегавший в долину. Но глаз романтиков, строивших город, уже нареченный народной молвой Дивноярском, видел здесь южный берег нового, Сибирского моря.

Так вот в дом № 2, что стоял по Набережной рядом с домом Петиных, и перебрался из своей палатки начальник строительства вместе со своим «верным Личардой» Петровичем, как именовал его Сакко Надточиев.

— Как прикажете обставить? — спрашивал Толькидлявас, радуясь возможности наконец-то развернуться.

— А, как хочешь! — отмахнулся Литвинов.

На строительстве были горячие дни. С верховьев сообщали: приближался паводок. И, как всегда в таких случаях, сразу обнаружилось: тут недоделано, там не готово, в третьем месте — из затопляемой зоны не вывезен материал, в четвертом — не отведены машины. Литвинов только побросал в ладони связку врученных ему ключей и добавил:

— Покумекайте там что-нибудь с Петровичем. Не до того мне.

И Толькидлявас с Петровичем покумекали. Когда ночью, усталый, занятый все теми же весенними хлопотами, Литвинов открыл еще туго отворявшуюся дверь и по скрипевшим половицам вошел в свой дом, он увидел всю ту роскошь, которую в свое время так безжалостно повытаскала на террасу Дина Васильевна Петина.

Стены, крашенные по трафарету «под муар», занавеси и портьеры тяжелого рытого бархата, полированное дерево. На стенах весь классический набор живописных копий в тяжелых золотых рамах. И конечно же шишкинское «Утро в сосновом лесу», и конечно же перовские «Охотники на привале». Имелась и «Незнакомка» Крамского. На копии была даже сделана, так сказать, «поправка на современность», и дама в роскошном ландо сидела на фоне... гостиницы «Москва». На самом видном месте висело конечно же оригинальное полотно «Счастливая старость».

Литвинов торопливо прошел по комнатам, сопровождаемый двумя виновниками торжества. Стоял в кабинете и думал, понравится ли все это Степаниде Емельяновне. Решил: «Наверное, понравится» — и удовлетворенно произнес:

— М-да, кажется, ничего.

— Старались, — сказал Толькидлявас, весь сияя улыбочками, обнаружившими ямочки на щеках и на подбородке — А вы на этот шедевр, на «Счастливую старость» взгляните, Федор Григорьевич! Рафаэль! Современный Рафаэль... Какие краски!.. В Старосибирске мне из-за нее с директором театра просто драться пришлось... Хотел у меня отбить для украшения фойе. Нет, вы смотрите, смотрите, лица как настоящие. А глаза! Так и глядят... Вон у того старика: все волосы на голове пересчитать можно. Мастерство!

В самом деле, старики обоего пола, сгруппированные на этой картине, один к одному, сияли сочным, марципановым румянцем. Они были, наверное, разные, но общее выражение тупого самодовольства, старательно запечатленное художником, сообщало им что-то родственное. Черноволосая, темноокая девица, подававшая им на картине фрукты, показалась Литвинову знакомой. Он тут же вспомнил, откуда переманили ее в компанию марципановых старцев.

— Тут, брат, не только современный Рафаэль, тут и современный Брюллов, — хмыкнул Литвинов. Потрогал уголок нарисованного на полотне коврика. — Ловко написано... Вот, брат, если такой Рафаэль сотенные подделывать начнет — беда. От настоящей и не отличишь.

— Я же говорю, — таял от восторга Толькидлявас. — Все как живое. На костюм поглядишь и скажешь, какая материя, как значится по артикулу, сколько стоит, ей-богу!.. Шедевр! Не хотели отдавать, только для вас и уступили...

Звонок телефона резко разнесся по необжитым комнатам. Звонили из штаба паводка. Прочли полученную с верховьев радиограмму: половодье приближается...

— Докладывайте каждые полчаса, — распорядился Литвинов — Куда? Как — куда? Конечно, ко мне домой... Куда домой? — он довольно хохотнул. — Набережная, два. Ясно?

Чувствовалось: ему приятно произносить свой новый адрес. Повесив трубку, он еще раз прошелся по комнатам, постоял у двери, ведущей на террасу. За ее стеклами мерцали звезды и в мутной сини голубых снегов темнели кроны деревьев, сбегавших по откосу.

— ...Вот балкон — це добре. — Он отомкнул шпингалеты, взялся за ручку, рванул, посыпалась на пол замазка, и в комнату вместе с влажным ароматом талого снега вошел по-весеннему возбужденный шум тайги. — За это сугубое спасибо! — И Литвинов довольно пропел из «Князя Игоря»: — «...И гибель всех моих полков, честно за Русь голову сложивших».

С балкона был хорошо виден домик Петиных, освещенное окно столовой. Чья-то тень двигалась по занавеске. Литвинов вызвал нужный номер. Услышал гортанный голосок: «Да-а...»

— ...Привет соседке. Вот нору свою осматриваю. Хлопцы тут... — Он оглянулся на Толькидляваса и на Петровича, ухмылявшихся у него за спиной, — отлично меня здесь устроили. Приходите с супругом чай пить.

Повесил трубку, еще раз осмотрелся.

— Отводок телефона — в кабинет. А возле поставьте койку. Петрович, слышишь? Ту, нашу, из палатки, — распорядился он.

— Бу сде, Федор Григорьевич!..

Но кто был особенно рад переезду, так это Петрович. Как-то в добрый час, после того, как пришло извещение, что Седых и его земляки сами отказываются от своих претензий, начальник пришел в отличное расположение духа, и, воспользовавшись этим, Петрович выпросил у него разрешение соорудить при гараже, как он объяснил, «дежурку». Получив согласие, он, покрутившись вокруг строительного начальства с фотоаппаратом, вручив кому надо по комплекту снимочков, устроил так, что дежурка превратилась в самостоятельную комнату в два окошечка, с дверями, ведущими в гараж и на улицу.

И вот теперь рядом с гаражом, где впервые с удобствами расположился столько за эти годы перенесший, но не потерявший своего моложавого, бодрого вида литвиновский лимузин, у шофера было свое жилье. С помощью все того же всемогущего фотоискусства оно было обставлено кое-какой мебелишкой и украшено все теми же медведями и охотниками, уже в литографированных копиях. Был и чуланчик, оборудованный под фотолабораторию. Увидев, как обернулось его разрешение, Литвинов только головой покрутил: ну и бестия, мол, — но ничего не сказал.

У Петровича были свои резоны и своя мечта. Красотка, чей голос гремел над карьерами, незаметно для него заняла все его любвеобильное сердце. Попытка захватить Правобережную кавалерийским налетом, как нам уже известно, успеха не имела. Получив отпор, Петрович начал упорное наступление и наконец осаду. Теперь частенько возле дощатой будочки на фоне бесконечных огней стройки, в ночи, пронзаемой