Чан Аньло смотрел на Алексея, когда тот аккуратно, по складкам, сложил исписанный мелким почерком лист тонкой папиросной бумаги и отдал его Лиде. Он увидел, с каким трудом ему удалось сдержать гнев в голосе.

— Ты побывала в тюрьме? Ты рисковала жизнью ради письма? — Алексей посмотрел на сестру, как на сумасшедшую.

— Нет, никакого риска не было.

Все трое знали, что она говорит неправду.

— Позволь напомнить тебе, — сухо произнес Алексей, — что Попков за это получил пулю.

— Но там же было совсем другое. Какой-то охранник узнал его, и во Льва стреляли за то, что он сопротивлялся, когда его хотели арестовать.

Для Чана было очевидно, что Алексей не мог решить, что его больше бесит — сестрино неповиновение или разочарование в отце. К тому же в письме о нем даже не упоминалось. Как будто внебрачные дети вообще не в счет. Но Алексея явно потрясло и ужаснуло то, что описал Йене Фриис. Намного сильнее, чем это потрясло Лиду. Для Чана признание в письме не имело значения, потому что он участвовал во всем этом не ради Йенса Фрииса, но сердце его рассердило то, что отец Лиды подвел ее. Он видел смятение в ее глазах.

— Итак? — спокойным голосом произнес Чан. — Мы отказываемся от плана?

Четыре пары глаз обернулись к нему. Во всех, кроме одной, читалась враждебность.

— Нет.

— Да. — Да.

— Нет.

Первое и самое громкое «нет» было произнесено Лидой. Последнее — Алексеем. Между двумя «нет» произнесли свое решение Максим и Игорь. Встреча происходила в квартире русского вора, и Чану не нравилось ни это место, ни его хозяин, но на лице китайца ничего не отражалось. Он находился здесь, потому что сам попросил об этом, и не обиделся, когда жирный человек с пятнистой кожей сказал: «Никаких китаез мне тут не надо. И девчонки тоже». Чан молча наблюдал за тем, как твердело лицо этого фаньцуй — так расплавленное железо твердеет в воде. И это было хорошим знаком. Для осуществления такого рискованного предприятия, как то, что задумали они, нужно, чтобы в центре находилось железное сердце.

— Им не понравится, если ты придешь, — предупредила его Лида.

— Я здесь не для того, чтобы нравиться.

Она засмеялась, но в ее смехе не было жизни, и это опечалило его. Теперь, увидев их лица и заметив напряжение в их шеях и руках, он понял, что Алексей добьется своего. Его слово будет последним. Жирный человек со щеками, как тесто, не откажет брату Лиды.

Вощинский ударил кулаком по широкому колену.

— Ну все, хватит, — недобро усмехнулся он, агрессивно выдвинув челюсть. — Давайте поговорим насчет завтра.

Чан увел ее. Он не хотел, чтобы кожа Лиды пропахла ими, он увел ее от их сигар и их жестоких слов. Он прошел вместе с ней через весь город до Арбата, до небольшой китайской чайной, и ему было приятно видеть, как ее глаза радостно заблестели, когда она увидела это место.

— Я и не знала, что здесь есть такая чайная, — улыбнулась она.

— В любом столичном городе есть китайская чайная. Мы, китайцы, как крысы, проникаем всюду.

Она стянула шапку, тряхнула волосами и вдохнула знакомый запах специй, жасмина и фимиама, который шел от желтых и зеленых резных украшений на фасаде.

— Я уже и забыл, — пробормотал он, — до чего моя душа скучает по цветам, которые дают жизнь и энергию. Здесь, в советской России, улицы серы, как смерть. Даже небо над нами плоское и бесцветное.

Он завел Лиду в источающее благоухание помещение. Они сели за низкий бамбуковый столик, и молодая китаянка в ципао арбузных цветов (темно-зеленый, красный и черный) подала им исходящий паром красный чай. Девушка почтительно поклонилась, и Лида посмотрела на Чана с мягкой улыбкой.

— Любимый мой, — сказала она, когда китаянка удалилась, — ты так сильно скучаешь по своей стране?

— Она — часть меня, Лида. Ее желтая земля у меня в крови.

Светло-карие глаза девушки поймали его взгляд.

— Что нам делать?

Он подался вперед, взял ее руку, спрятал в своих ладонях.

— Давай поговорим о твоем отце.

Она кивнула, сделала едва различимое движение подбородком.

— Это был человек, наделенный властью. Мужчина с семьей, вхожий в дома графов и князей. При царе у него была прекрасная жизнь, но при большевиках он потерял все, и от него самого мало что осталось.

— Это то, что он пытался объяснить в своих письмах. Как ему пришлось отбросить все и оставить только основное ядро самого себя, для того чтобы выжить. Ты и я, Лида, мы понимаем это.

— Да. — Печаль в этом коротком единственном слове была тяжелее золотого Будды в окне.

— Я не все тебе рассказал, Лида. В тот день, когда наша делегация побывала в тюрьме твоего отца, я узнал еще кое-что.

Она молчала в ожидании.

— Полковник Тарсенов — это начальник тюрьмы — рассказал мне, что идея проекта была предложена самим Йенсом Фриисом. Все было разработано им лично. Он не просто инженер, которого привлекли к работе. Еще в трудовом лагере он задумал рождение этого монстра, как он его называет.

Губы Лиды сжались.

— Ты хочешь сказать, что считаешь его самого монстром? Человеком, недостойным спасения?

— Нет, я так не считаю. Взамен он попросил свободу, и всю их группу после окончания проекта пообещали отпустить.

Лицо ее расслабилось, она улыбнулась.

— Но это же прекрасно! Почему ты раньше не сказал? Так его отпустят!

— Так они сказали.

Тон, которым это было произнесено, насторожил Лиду. Улыбка увяла.

— Нет, Чан. Не надо…

— Мне очень жаль, любовь моя.

— Ты не поверил им.

— Нет. Ты можешь себе представить, чтобы военное руководство позволило людям,