власть. И вы это всегда чувствовали, догадывались. И что с ними будет, когда каждый желающий получит информацию, дармовую энергию и индивидуальную защиту, вы вполне себе представляете. Вот и они представляют, потому и сопротивляются. Но тщетно. Их мир рухнет.

Дмитрий направился к выходу, но всё же обернулся и добавил:

– Их мир, Герк. Не мой. И, надеюсь, – не ваш.

– Ага, хоть горшком назови, только в печку не ставь!.. Нет уж, как вы яхту назовёте, так она и поплывёт, это вернее будет. Прежнее название, какое было? – летящее, свистящее, от такого не уйдёшь. Нарушитель ещё за руль не сел, а у меня он уже на заметке. А нынешняя аббревиатура? Гы-бы-ды-ды… – словно автомобиль с неисправным зажиганием. Ключ поворачиваешь, а он тебе: Гы-бы-ды-ды… – и ни с места. С таким названием толку не будет.

– Ты бы поменьше критиковал, – одёрнул товарища сержант Тышин. – Начальство бдит. Услышит – мало не будет.

– Много тоже не будет. Что я такого сказал? И, вообще, дела начальству больше нет, как наши разговоры прослушивать.

– Начальству дело до всего есть. Вот станешь начальником – и поймёшь.

– До начальников нам с тобой трубить и трубить… – Лямзенюк, постовой дорожно-патрульной службы, завистливо вздохнул. – Будку бы выслужить, чтобы вот так, на морозе не торчать.

– Будку ему… А цыплёнка в шоколаде выслужить не хочешь? Будку так просто не дают.

Сидящие в засаде менты вздохнули ещё раз и замолкли, предавшись мечтам о недостижимой будке.

Казалось бы, что за диво – будка постового, а мечтает о ней рядовой состав патрульной службы, как о встрече с любимой девушкой.

В городе будку постового видал всякий: торчит на перекрёстке этакая бандура, прозрачная на все четыре стороны, и никогда в ней никого не бывает.

Как же – не бывает! Слепому на оба глаза пешеходу такое помститься может, а люди колёсные знают, что от самой пустой будки следует ежеминутно ждать самых больших неприятностей. Каких? – спросите у таксистов. Они расскажут такое, что вы, не возражая, заплатите двойной тариф.

А за городом, где рвётся в неведомое двухрядная полоса трассы, там будок никто не видал. Да было бы кому видеть… Человек на трассе смотрит вперёд, и гипнотическая лента дороги отбивает всякое понятие, не связанное с запрещающими знаками. И никто не видит, как тает в небе инверсионный след, там, где вовек не бывало самолётов. Никто не знает, как светятся в промозглой ночи зелёным светофорным светом траурные веночки, развешанные в самых опасных местах, как приманивают в кювет несущийся лимузин, умножая свою смертельную популяцию. Днём, бывает, мелькнёт на асфальте бесформенное серое пятно, и торопливый автолюбитель заметит с равнодушной жалостью: «Ёжика задавили». А знает ли он, что вытворяют эти ёжики с заблудшим «москвичонком», вздумавшим заночевать на обочине? Немало лежит в кюветах покорёженных остовов, при взгляде на которые исчезает даже мысль о самобеглом движении. А всё ёжики с их бронебойными иглами. Автомобильчик, ещё вчера весело колесовавший перекрёстки, обращён в груду истёртого железа, а где его водитель, – не знают ни родные, ни близкие, ни сама служба спасения. Это трасса, тут всё всерьёз, всё по-настоящему.

Водителям большегрузных фургонов известно кое-что о тайной жизни трассы, но всю правду знают лишь работники Госавтоинспекции, так неудачно переименованной в ГИБДД.

Там, где от зимней непогоды спасает только дублёный тулуп, где в погоне за данью и в борьбе за выполнение долга дежурного полицая подстерегают простудные инфекции, будка постового оказывается истинным благодеянием для ослабленного организма. Там тепло и сухо, на крошечном столике посапывает электрочайник, а в рундучке под складным стулом хранятся две пары шерстяных носков. Стационарный пост, конечно, просторней и светлее, но под бдительным взором дежурного по роте не очень-то отдохнёшь. И не согрелся ещё, и чаю по-человечески не попил, а долг уже торопит под пасмурное небо. Опять же, пост недаром зовётся стационарным. Он стоит себе у обочины и редко когда сдвигается с места. Он – тут, ты – там. То ли дело уютная будка! Она твоя, всегда рядом, и ты в ней дома. Как любят повторять рядовые гаишники: «Omnia mea mecum porto». А что водитель – исконный враг и кормилец – будки не видит, так оно и к лучшему.

Невежды болтают, будто счастливчики, выслужившие персональную будку, устраивают там всякого рода непотребства, но это попросту клевета. Там и топчанчика нет, не то что прочих удобств. Будка рассчитана на одного человека, и этим всё сказано. А алкогольные излишества… нет, это просто смешно.

Постовые Тышин и Лямзенюк о персональных будках могли только мечтать. Такая уж у них была собачья должность.

Место, где стоял пост, считалось кормным. Так оно и было, но только летом. Метрах в пятидесяти в трассу вливалась аккуратненькая грунтовка. Дорожники ежегодно равняли её грейдером и не ленились подсыпать гравием и песком. Вела грунтовка к дачному посёлку, раскинувшемуся на берегу озера. Дачи там принадлежали местной элите: владельцам магазинов и районному начальству. Народ сплошь автомобилизованный и не бедный. Возвращаясь в город, водители должны были делать левый поворот, и, считай, каждая вторая машина вместо того, чтобы сворачивать направо, а потом разворачиваться, ничтоже сумняшеся, пересекала двойную осевую полосу, потому что так было ближе.

Машины полагалось знать в лицо. Городским чинам такой поворот разрешался, а прочий бомонд следовало стричь.

Но это в летний сезон. А сейчас – каково? Любителей подлёдной рыбалки – по пальцам пересчитать, любителей зимних пикников – и того меньше. Грунтовочку с завидной регулярностью очищали от снега, но машин на ней почти не бывало. А значит, оставалось отлавливать фанатов быстрой езды, которых по зимнему времени тоже поубавилось.

Тем не менее, кушать хочется и зимой, поэтому Тышин и Лямзенюк, хотя и вздыхали по недоступной будке, но на дорогу посматривали в четыре глаза.

Первым добычу углядел Лямзенюк.

– Едет! – предупредил он товарища. – По грунтовке! Сейчас поворачивать будет!

Тышин отложил ненужный радар и сглотнул голодную слюну.

Белый, под снежную масть, фургончик выехал на обледенелый асфальт и – о счастье! – свернул налево самым запрещённым образом.

Тышин молодецки крутанул жезл и заступил нарушителю дорогу. Машина новая, фургон «Соболь», в таких развозят товары по дорогим магазинам. Если за рулём шоферюга, то много с него не сорвёшь, а если там хозяин, поехавший на фургоне по какой-то надобности, ему можно впарить езду по встречной полосе и развести на очень приличную сумму.

– Сержант Тышин! – уставно представился мент. – Документы попрошу.

– Слышь, командир! – зачастил сидящий за рулем мужчина. – Жена у меня рожает, в город везти надо, а по такой погоде «Скорая» не дойдёт. Тороплюсь я. Меня хозяин отпустил на казённой машине, а ты останавливаешь. Мне ещё Надьку мою забирать и в роддом таранить. Войди ты в моё положение…

«Интересно, почему у всех нарушителей жёны рожают?» – подумал Тышин, а вслух повторил:

– Документы!

Пассажир в машине сидел молча, ни во что не вмешиваясь, а шофёр продолжал сыпать словами:

– Да я ж говорю, Надька у меня… небось, криком кричит!

Права, тем не менее, появились в водительских руках, но вместе с ними обнаружилась такая купюра, что сразу решила дело в пользу рожающей Надьки.

Банкнота немедленно исчезла в тышинской ладони, и на права сержант даже не взглянул.

– Ладно, поезжай. Только смотри, у въезда в Загнётово тоже наши стоят, метрах в двухстах. Так ты притормози заранее.

– Спасибо, командир! – крикнул водитель, и «Соболь», взревев мотором, скрылся в снежной мути.

– Ну что? – спросил Лямзенюк.

– Пять косых отдал без разговоров. Может, у него и вправду жена рожает?